Когда она меня убьет - Елена Богатырева

— Это Кирилл вам рассказал? — удивился я.

— Нет, мой дорогой. Это я рассказала Кириллу. А он мне еще сначала верить не хотел.

Она смотрела на меня совершенно серьезно, и я понял, что мы с Евой, кажется, снова попали в ловушку. У меня просто сердце замерло. Я теперь смотрел на Валентину Дмитриевну и уже не сомневался, что знал ее раньше, видел несколько раз, но никак не мог вспомнить когда и где, отчего тревога моя только возрастала.

— Хорошо, — начала она. — Не стану вас мучить. Мое лицо вам знакомо. Какое вам дело до старой бабки, встреченной где-то в парке, или в библиотеке, или в магазине? Не все ли они на одно лицо? Эти пожилые женщины, околачивающиеся повсюду? Конечно, вы смотрели на меня не раз, но — кто я такая, чтобы вы меня запомнили? И более того, скажу я вам, в мои планы совсем не входило, чтобы вы меня запомнили. Поэтому я и появлялась в самых разных местах в разном виде. Ну примелькалась, может…

И тут меня осенило:

— Вы были у нас дома! Вы говорили с дедом.

— И даже пили чай, — добавила она. — Да, однажды я отважилась и на такой шаг. Хотелось присмотреться к вам получше.

— Но зачем?

— Знаете, мы так давно знакомы с вами, что вы стали для меня чуть ли не ближе всех моих друзей и родственников. Как это ни смешно. Hy да что там… Итак, начну с главного. Кира уже пытался дать вам подсказку. Если человек гипотетически может перейти во времени из одного тела в другое, сохранив память каким-то замысловатым способом, связанным с концентрацией сознания и прочими хитростями, то, вы ведь понимаете, что если он не может протащить в следующую жизнь свое физическое тело, то наверняка не может протащить и ни один материальный предмет. Правильно? Такой предмет, например, как толстая тетрадь, дневник.

Она перевела взгляд с меня на Еву и продолжала:

— Однако эта материальная вещь существует и в первой жизни нашего оппонента, и во второй, и даже — в третьей.

— Да, — отозвалась Ева. — Кира как раз и предложил нам подумать над тем, как к ней попадал дневник.

— Она оставляла его у меня, — сказала Валентина Дмитриевна.

— Но этого не может быть. Вы, хоть и прожили длинную жизнь, не могли бы присутствовать в ее первой жизни. Вас тогда еще не было!

— Была, — улыбнулась она. — Мне было ровно три месяца…

Мать Валентины Дмитриевны звали Ольгой. Она родилась в небольшой деревушке, всего семь домов, да там и прожила всю свою короткую жизнь до шестнадцати лет, пока ее не просватали и не выдали замуж. Муж, человек взрослый и степенный, годов тридцати, работал в столице на заводе «Русский Рено» и квартировал на Петроградской стороне весте с товарищами. Туда же, в отельную комнату, он и привез молодую жену. К тому времени «Рено» давно был закрыт, но машин от этого меньше не становилось, а муж имел редкую по тем временам специальность — ремонтировал автомобили.

Весной 1928 года он заболел. Сначала был легкий жар, на который он не обратил внимания. Потом наступила слабость, и как-то очень быстро последовала смерть. Ольге тогда было всего семнадцать и она была на девятом месяце беременности. В день смерти мужа, сразу, как вернулась с похорон, последовали преждевременные роды, оказавшиеся тяжелым многочасовым испытанием, потому как детей родилось двое. Две девочки — тяжелая обуза для потерявшей кормильца матери.

Одну девочку назвали в честь матери отца — Валентиной, другую — Екатериной, в честь бабки, которая приехала через неделю из деревни, помочь дочери. Она-то и дала девочкам имена, носила в церковь крестить, да и мать их выходила, которая после родов долго еще не могла оправиться. Мать дочь жалела, но внушал ей, что, бог даст, все наладится, что нужно искать работу, и тихонько плакала по ночам, оттого что не может забрать в деревню такую ораву: не прокормить. Сама вот уже пятый год как муж помер, дом не уберегла, сгорел по осени, жила теперь приживалкой у двоюродной сестры. Но и здесь, понимала, оставляет дочь на погибель. Куда ей работать? Что она умеет?

И вот тут-то, как снег на голову, — мадам заявилась. Она этажом выше занимала большую квартиру и, кажется, то ли актрисой была, то ли певицей. Заявилась странная какая-то, платье грязное, глаза горят, щеки ввалились. И долго шепталась с бабкой, пока та, наконец, в толк не взяла, что привалило им с дочерью нежданное-негаданное счастье.

Соседка рассказала ей, что со здоровьем у нее неважно, врачи нашли какую-то болезнь страшную, так что смерть за ней скоро придет, и хочет она напоследок сделать доброе дело. Вот и решила Ольге помочь, когда услыхала о ее несчастьях. Бабка была тертым калачом и верить, конечно, не верила, что такую горделивую особу потянуло на добрые дела, тем паче бескорыстно. Ждала подвоха. Но Розалия привела ее к себе в квартиру, водила по комнатам, показывая где что лежит. Потом деньги принесла — да столько, что бабку чуть удар не хватил. А потом еще шкатулку достала — колец там разных, серег, бус — не счесть. А в шкафу наряды ее для выступлений. На улицу, конечно, не наденешь, но дорогие, видно сразу, так что если продать…

Все было так сумбурно и невероятно, что бабка все сильнее укреплялась в мысли, что за все это роскошество от нее потребуют чего-нибудь этакого, душу черту продать, как малость. Зарезать, может, кого. Отравить. Шаря глазами по открытым шкафам и выдвинутым ящикам комодов, она уже подумывала, а может быть, и ничего, может быть, и сумеет… когда Розалия, наконец, дошла до главного.

— Только у меня есть условие, — сказала она.

«Вот оно» — сердце бабки ухнуло куда-то в живот и затрепыхалось там, как раненная птичка, вызывая тошноту.

— Все, что скажете, все сделаю, — прошептала она пересохшими губами.

— Похороните меня как положено, чтобы не сбросили врачи в общую могилу.

— Да что ж мы, не люди, что ли?! — заголосила бабка радостно, но Розалия прервала ее:

— И еще. Может быть, эта просьба покажется вам странной, но обещайте мне, что исполните ее в точности так, как я вам скажу.

Бабка только часто закивала в ответ.

Розалия взяла со стола стопку прошитых листов и положила внутрь большой шкатулки. Заперла шкатулку на ключ и протянула и ее, и ключ — бабке.

— У меня есть дальняя родственница. Очень дальняя. Она сейчас не знает о моем состоянии и не узнает о моей смерти. Сейчас не узнает. В ближайшее время. Но пройдет несколько лет, может быть, много лет пройдет, и она явится сюда, к вам, чтобы узнать обо мне. И тогда вы отдадите ей вот эту шкатулку. И этот ключ. Больше ей ничего не нужно. Она заберет их и уйдет.

Бабка все еще вслушивалась в наступившую тишину, ожидая, что Розалия продолжит, но она ничего больше так и не сказала.

— И это все?

— Все, — ответила Розалия. — Только помните — это ваш долг. Иначе прокляну вас с того света. Превращу жизнь вашу и ваших детей в ад, если обманете.