Индокитай. Пепел четырех войн - Михаил Ильинский

Подобные же карты были и у Герра. Именно с них он начал цикл репортажей. «Дыхание ада», в котором, как мне казалось, он точно передавал внутреннее состояние американского солдата и экспедиционного корпуса 1964–1968 годов. У него было немало публицистических находок.

«На стене моей сайгонской квартиры висела карта, – писал М. Герр (этот «прием» применял и я в 1966–1969-х годах). Иногда, вернувшись поздней ночью до того измотанный, что сил ни на что не оставалось, я вытягивался на койке и рассматривал карту. Чудо – карта, особенно теперь, когда окончательно устарела. Досталась она в наследство от прежнего постояльца, жившего здесь много лет назад. Француза, наверное, судя по тому, что была отпечатана в Париже. После стольких лет сырой сайгонской жары бумага сморщилась и покоробилась. Вьетнам был еще разделен на прежние колониальные территории: Аннам, Тонкин и Кохинхину, а к Западу от них, за Лаосом и Камбоджей, лежал Таиланд. Королевство Сиам. Да. Действительно старая ценная карта!

Если бы призраки стран-покойниц могли являться живым, подобно призракам покойников-людей, на этой карте поставили бы штемпель «Текущие дела», а остальные карты, которыми пользуются с шестьдесят четвертого года, сожгли бы. Но будьте уверены, ничего подобного не произойдет. Сейчас конец шестьдесят седьмого, и даже по самым подробным картам ничего больше толком не поймешь. Пытаться читать их – все равно что пытаться читать лица вьетнамцев или американцев. А это – все равно что пытаться читать ветер. Мы знали, что большая часть получаемой информации поддавалась разному чтению; различные участки территории разное рассказывали разным людям. Знали мы и то, что здесь есть только война… И эту войну люди читали тоже по-разному.

Посольство США неустанно твердило о наголову разбитых «вьетконговских» частях, которые месяц спустя вновь появлялись на том же поле боя в полном кадровом составе. Вроде ничего мистического в этом не было. Просто уж если американские войска занимали территорию противника, то занимали ее окончательно и бесповоротно, а если и не могли потом удержать – то что с того? Верьте, мол, только сегодняшней информации.

К концу первой недели, проведенной в боевых порядках, писал М. Герр, он познакомился с офицером службы информации при штабе двадцать пятой дивизии в Кути. Он показал сначала по карте, а потом со своего вертолета, что сделали с населенным пунктом Хобо, стертым с лица земли гигантскими бульдозерами, химикатами и продолжительной обработкой огнем. Уничтожены были сотни гектаров как возделанных полей, так и джунглей: «противник был лишен ценных ресурсов и укрытий».

Проведенная операция показывала, что можно сделать, имея технику и сноровку обращения с ней. А если в месяцы, последующие за ее проведением, активность противника в большем районе боевой зоны «С» значительно» возросла и удвоились потери американской живой силы, то это, черт побери, никак не в Хобо, которого нет больше, а где-то на том же месте, только под другим названием. Не верьте картам! Может быть, все проходило не в Хобо, а в Бохо?

…Перед выходом в ночные операции медики раздавали солдатам таблетки. Декседрин. Несет от них, как от дохлых змей, слишком долго закупоренных в банке.

М. Герр знавал одного парня из подразделения поисковой разведки Четвертой дивизии, тот глотал таблетки пригоршнями: горсть успокаивающих из левого кармана маскировочного комбинезона, и сразу вслед за ними горсть возбуждающих из правого. Правые – чтобы сразу бросило в кайф, левые – чтобы поглубже в него погрузиться. Он объяснял, что снадобье приводит его в «должную форму».

Парень тот служил во Вьетнаме третий срок. В шестьдесят пятом он единственный уцелел, когда в горной долине перебили взвод «кавалерийской»[11] дивизии, в котором он служил. В шестьдесят шестом он вернулся во Вьетнам в составе частей специального назначения. Как-то его подразделение угодило в засаду. Он спрятался под трупами однополчан, пока вооруженные ножами партизаны проверяли, кто из раненых еще жив. Сняв с убитых амуницию – в том числе и зеленые береты, – они ушли. После этого он и не мог представить себе иного занятия на войне, кроме поисковой разведки.

– А вернуться обратно в мир просто не могу, – сказал он. И вспомнил, как ездил домой в последний раз: сидел днями напролет, заперевшись в своей комнате, и иногда выставлял в окно охотничье ружье, ловя на мушку прохожих и проезжавшие мимо автомобили. Из всех чувств и мыслей оставалось лишь ощущение пальца на спусковом крючке. – Родных моих это сильно нервировало, – сказал он. Но и они нервировали его. Полная взаимность. (Вьетнамский синдром в таком виде не изжит до сих пор.)

Солдат, казалось, вечно был настороже, все что-то искал. Спал, наверное, и то с открытыми глазами. Все боялись его. Он носил золотую серьгу и повязку, выдранную из маскировочной парашютной ткани. Никто не решался приказать ему подстричься. Волосы у него отросли ниже плеч, закрывая толстый багровый шрам. Даже в расположении дивизии он шагу не делал, не взяв с собой нож и «кольт».

Но что за историю рассказал он! Более глубоких рассказов о войне журналист никогда не слышал. Вот например:

– Патруль ушел в горы. Вернулся лишь один человек. И тот скончался, так и не успев рассказать, что с ними произошло.

Герр ждал продолжения, но его не было. Тогда он спросил, что же было дальше? Солдат посмотрел с сочувствием. И на лице его было написано: «Кретин ты, твою мать!.. Какое тебе еще нужно продолжение?»

Он был убийцей, одним из лучших убийц…

«Больше я никогда с ним не разговаривал, хотя и видел еще раз, – писал М. Герр. – Когда следующим утром разведчики вернулись, он вел с собой пленного. У пленного были завязаны глаза, скручены руки за спину. Ясно, что во время допроса пленного к палатке никого посторонних не подпускали. Да и вообще я уже стоял на взлетно-посадочной полосе, ожидая вертолета. Тот солдат готовился к очередному поиску.»

«Приходилось ли вам писать репортаж из вертолета, объятого пламенем?» – как-то спросили репортера. «Нет, – честно ответил тот. – Иначе как бы я выжил?»

Вертолетчики говорят, что если однажды на борту был покойник, то он навсегда там и останется, так и будет с тобой летать.

Как все прошедшие фронт, вертолетчики суеверны. Но о близком «общении» с мертвыми вертолетчик хранит память на всю жизнь. И это невыносимая правда. Вьетнамский синдром.

Аэромобильность, усиливает чувство неуязвимости, вездесущности. Техника. Она спасала человеческие жизни, но она и отнимала их. (Лучшая «мобильность» – это убраться домой. Но это – еще и дезертирство.)

Страх и движение, страх и топтание на месте. Трудно выбрать, что лучше – ожидание действия или само действие. Бой щадил гораздо больше людей, чем убивал. Но от перерывов в боях страдали все, особенно тогда, когда ежедневно шли на поиски следующего боя. Тяжко идти в бой маршем; страшно – на грузовиках и бронетранспортерах, жутко – на вертолетах, хуже всего – на вертолетах, когда тебя несет с такой скоростью навстречу такому кошмару. А уж если попал в вертолет, подбитый наземным огнем, и выжил, то «вертолетный комплекс» гарантирован до конца дней.