Чужие сны и другие истории - Джон Ирвинг

Если Бардлонг и окажется в кабинете Ронкерса, то по вполне пристойной и уважительной причине. Скорее всего, из-за простатита. Как-никак, возраст.

Кит продолжала волноваться, что Кеслер может увидеть газетный снимок.

— Кеслер умер, Кит, — сказал Ронкерс. — Утром у него остановилось сердце. Это избавило его от многих страданий. С его диагнозом конец был бы куда тяжелее.

Они лежали на сказочной спальной платформе, созданной фантазией Кит. Ронкерс обнимал жену. Из окна на них глядело обкромсанное дерево, пережившее две ампутации. Уцелевшие тонкие ветки, как кости мертвеца, стучали по водосточной трубе. Немногие оставшиеся орехи были мелкими и сморщенными. Даже белки не хотели на них смотреть. Такой упадет на крышу почти неслышно. Черный орех оголился, словно зима наступила раньше срока. Теперь он мог пугать лишь ночным узором теней и скрипом оставшихся веток. Стоило ли вести борьбу за этот обрубок? Кеслера уже нет в живых. А у пенсионера Бардлонга несравненно больше времени и энергии на пустяки, чем у его возможных противников. Стена между Ронкерсом и Бардлонгом сейчас казалась особенно хрупкой.

Ронкерс вдруг спохватился: ведь они с Кит очень давно не занимались сексом. Какой-нибудь сексолог назвал бы его нынешние ласки «утешительными». А любовница посчитала бы их банальными и скучными.

Кит уснула. Ронкерс смотрел на нее. Красивая женщина. Наверное, кому-то из студентов были интересны не только ее архитектурные идеи. А ведь и она может увлечься каким-нибудь студентом. И не только студентом. «Почему я об этом думаю?» — удивился Ронкерс. Потом он вспомнил, какие мысли посещали его, когда он видел медсестру из рентгенологического отделения.

Но сейчас проблемы такого рода (его собственные и Кит) казались далекими, отстоящими на несколько лет или, по крайней мере, на несколько месяцев.

Ему вспомнилась жесткая и остроумная месть Маргарет Брант. Ронкерс признался себе, что удивлен и воодушевлен характером этой девушки. Она вдоволь насладилась местью, однако у нее хватило зрелости взрослой женщины, чтобы простить этого балбеса. А Харлан Бут? Может, случившееся что-то изменило в нем? Или его просто загнали в угол, а на самом деле он остался таким же гнусным? Пока это неизвестно. А загадывать на будущее…

За прошедший день Данфорс и его дефибриллятор проиграли смерти два очка, и теперь счет «четыре — шесть» в ее пользу. Но если кто-то покидает мир, то кто-то другой должен в него приходить. Как это повлияет на рождаемость, в особенности для Ронкерса и Кит?.. Даже если бы все директора школ и все в мире родители придерживались либеральных взглядов и относились к венерическим заболеванием с таким же пониманием и юмором, как к спортивным травмам, на земном шаре все равно свирепствовали бы и триппер, и сифилис, и кое-что похуже.

Кит спала.

Стук уцелевших веток по окну и стенам дома напомнил Ронкерсу… попугая. Однажды в зоопарке он слышал, как попугай стучит клювом. Очень похожий звук. Только когда это было? И в каком зоопарке?

Повинуясь импульсу (Ронкерс ощутил это как уступку судьбе), он подвинулся к окну. Луна освещала крыши соседних домов. Многие из них Ронкерс увидел только сейчас, когда не стало ни листьев, ни верхних ветвей.

— Развлекайтесь! — прошептал Ронкерс, обращаясь к людям, что жили под этими крышами, и к другим тоже.

Для Ронкерса это было нечто вроде благословения с тайным крючком внутри.

— А почему бы нам не завести детей? — спросил он вслух.

Кит шевельнулась, но не проснулась, и слов этих она не слышала.

Впервые рассказ «Внутреннее пространство» был опубликован в журнале «Фикшн» (том 6, № 2, 1980 г.). Рассказов у меня совсем немного, и этот на втором месте среди любимых. Я написал больше романов (восемь), чем рассказов. Уверен, эта тенденция сохранится. Помню, первый вариант этого рассказа я написал где-то в семьдесят четвергом году, возможно, перед тем, как взялся за роман «Мир глазами Гарпа» (1978). Причин написания не помню. Рукопись пять или шесть лет пролежала на самых задворках моего литературного «склада», прежде чем я достал ее оттуда и закончил.

Должен признать: возможной причиной, по которой рукопись столь долго «прохлаждалась» в указанном месте, была некоторая неопределенность сюжета. И потому меня очень удивило, когда этот рассказ получил премию О. Генри.

«Внутреннее пространство» начиналось как история о ложном случае гонореи, но затем на передний план вышел рак, обнаруженный у старого Кеслера. Однако меня больше всего интересовала смерть дерева. В конечном итоге рассказ получился о браке и (что важнее) об оптимизме, который просто необходим мыслящим, чутким людям, ибо они (невзирая на обстоятельства) решили обзавестись потомством.

Теперь я вижу, что на «Внутреннем пространстве» я проверял фразу, ставшую (не без переделки, конечно) заключительной фразой романа «Мир глазами Гарпа»: «В мире по Гарпу мы все — болезни со смертельным исходом». В рассказе таким «обреченным пациентом» становится дерево.

Мой муж Эрнст Бреннбар сосредоточенно трудился над своей второй сигарой и третьей порцией коньяка. Его щеки медленно наливались жаром. Отяжелевший язык вяло шевелился. Бреннбар знал: если в ближайшее время он не попытается заговорить, его нижняя челюсть отвиснет и он рыгнет или того хуже. В его желудке, точно разбуженный медведь, зашевелилась совесть, и он вспомнил бутылку рислинга «Браунбергер Юффер» позднего урожая шестьдесят четвертого года, которым он запивал форель, приготовленную по рецепту княгини Меттерних. Следом затряслись его красные уши, потому что Бреннбар вспомнил бутылку бургундского «Поммар Рюжьен» урожая шестьдесят первого года. В этом вине он утопил изумительную говядину — беф креспи.

Бреннбар взглянул на меня. Я сидела по другую сторону стола, на котором почти не осталось закусок, зато хватало грязных тарелок. Я поймала его взгляд, однако была поглощена беседой о группах меньшинств. Мой собеседник, скорее всего, принадлежал к одной из них. Почему-то рядом с ним стоял официант и тоже участвовал в нашем разговоре. Возможно, для устранения классовых различий, а возможно, мой собеседник и официант были из одной группы.

— Вы бы ничего об этом и не узнали, — сказал мне собеседник.

Я слушала его вполуха, ибо следила за своим мужем, лицо которого начало покрываться пятнами.

— Знаете, я вполне могу вообразить себе все это, — сказала я в свою защиту.

— Вообразить! — воскликнул мой собеседник и дернул официанта за рукав, ища у него поддержки. — Это было на самом деле. Никакое воображение не даст вам ощущения того, что мы пережили. А нам приходилось жить с этим ежедневно!

Официант решил, что ему следует согласиться.