Такой нежный покойник - Тамара Кандала

Так и сидели в пыли, обнявшись и рыдая друг у друга на плече.

– Может, ему не так уж и плохо? Вон он сидит на дереве, наблюдает с потусторонней улыбочкой, как мы тут убиваемся, – попытался Сенька улыбнуться сквозь слёзы.

– Никаких других улыбок у меня больше нет, – заметил Лёшка, примостившись на кроне берёзки. – У меня теперь всё потустороннее, включая точку обзора.

– Ты хочешь сказать, что тоже его видишь? Это значит, что нас, как минимум, двое… того… сумасшедшеньких?.. – Кора утёрла слёзы, встала и неуверенным шагом направилась к скамье.

– Как минимум, – подтвердил Сенька, подсев к ней и приобняв за плечи. – Он там, – кивнул Семён в сторону церкви, – всю толпу чуть с ума не свёл – моими устами такое плёл! В гробу кувыркался – голую задницу скорбящим показывал. Только что арию не пропел.

– Это вполне в его репертуаре – придуриваться, когда другим жить не хочется. Ты, Сень, можешь это как-нибудь объяснить? Что мы тут с ним, с мёртвым, общаемся?

– Теория – это когда всё известно, но ничего не работает. Практика – это когда всё работает, но никто не знает почему. Мы же в Силиконке объединяем теорию и практику: ничего не работает… и никто не знает почему!

– Доходчиво…

– Я, знаешь, простить себе не могу, что не прилетел, когда узнал, что с Тимой случилось. Звонил ему, он сказал, что уезжает из Москвы на какое-то время, что-то про какую-то «миссию» пытался объяснить – я ничего не понял, решил, что он не в себе. А когда в следующий раз дозвонился до Веры, она сказала, что он в закрытой правительственной клинике и к нему всё равно не пускают. А потом, когда вышел, он говорил со мной так спокойно и умиротворённо, что мне показалось… ну в общем… знать бы тогда, какого рода было это спокойствие. – Сенька опять начал всхлипывать.

Кора ласково погладила его по затылку:

– Я тоже не смогла приехать – у меня мама умирала. Потом я узнала, что его заперли в какую-то гламурную психушку. А когда его оттуда выпустили, он переехал к жене в Жуковку. И я решила, что он поставил на мне крест окончательно.

– Крест я поставил на себе, – прокомментировал Лёшка.

– Он ведь тоже не приехал за мной в те первые два года, пока ещё мог – когда Тима был жив, а ему самому мозг не разрушили, – продолжала Кора, не глядя в Лёшкину сторону.

– Но он же не знал куда!

– Ерунда – захотел бы, нашёл. Я сбежала, запретив себя искать, но при этом оставив адрес. Так поступают все влюблённые женщины. Франция – крохотная страна, а Париж – Москва в пределах Садового кольца. Я всё это время искала его глазами: в толпе, в кафе, в парках и кинотеатрах, – думала, услышал мой зов, ринулся, нашёл меня и теперь ходит следом, выжидая благоприятный момент, чтобы подойти. Казалось, закрою глаза, протяну руку и наткнусь на его небритую щёку.

Лёшка, обхватив голову руками, раскачивался на берёзке, как попугай на ветке, ведь с ним происходило в то время ровно то же самое. И понимал, что да, мог бы поехать и отыскать, вместо того чтобы с фенечками никчёмную жизнь прожигать.

Может, и Тима бы жив остался.

Как он мог этого не сделать?!

Теперь ему оставалось довольствоваться только запредельными мучительными спазмами души – кстати, совсем не фантомными.

– А как твоя жизнь там, во Франции? – Сенька понимал, что в данный момент он далеко не главный из тех, кто заслуживал жалости.

– Франция… Ну что, Франция… там и покосившаяся изгородь выглядит фотогенично. Не то что наш убогий забор. Но самое ужасное во Франции – ты не поверишь, – там сплошные иностранцы, в основном французы. Хоть волком вой.

– А твоё замужество?

– С мужем я разошлась примерно через год – так и не смогла стать добропорядочной французской женой. Он отпустил меня с миром. Жила в Париже, работала по специальности, с «тяжёлыми» детьми. Они меня спасали – им было хуже, чем мне, они во мне нуждались. И самое главное, приобретала бесценный опыт одиночества – пожалуй, самый важный. Вот ты, Сэмочка, знаешь хоть одного не одинокого человека? Хоть одного, не потрясённого одиночеством? Не-е-т, – не стала она ждать ответа. – Просто есть такие, которые своего одиночества не замечают. До какого-то момента. Им кажется, муж, семья, дети, то-сё – а это только чахлые кустики в пустыне одиночества. Понимаешь?

– Ты мне не нравишься, – сказал вдруг Сенька, вглядываясь в неё пристально. – Почему «жила», «работала»? Всё в прошедшем времени? Ты что, сюда насовсем?

– Не знаю. У меня чувство, что мне нигде нет места. По крайней мере, «отсутствие моё большой дыры в пейзаже не сделает…», это уж точно.

– Неправда ваша – ни твоя, ни поэта неправда, – вмешался Лёшка. – После твоего отъезда у меня только эта дыра и осталась. Я в неё в итоге и провалился.

– Так и есть, – подтвердил Сенька, – я свидетель.

– Ты в свидетели не годишься – предвзят слишком, – сказала Кора. – И потом, тебя самого здесь не было. А он, похоже, тут такое вытворял в дыре-то, типа с горя, пока настоящее горе не случилось. И здесь уж винить некого было, кроме себя. В наших гиблых местах взрослым и здоровым-то от нечисти не отбиться, а у него на руках ребёнок был не от мира сего. А он, вместо того чтобы ему жизнь посвятить полностью, утешался тут со всякой падалью. Вся голгофа его последующая, все муки – от его слабости. Ненавидеть он, видите ли, не умел… Хоть бы презирать научился!

– Всему, всему научился… только слишком поздно. – Лёша понимал, что Кора знает про него всю правду. Теперь она только произносила вслух те слова, которыми он истязал себя последние годы.

– У тебя в глазах – жажда погибели, – всмотрелся в неё вдруг Семён. – Такая отчаянность… даже страшно…

– Неужели заметно? – усмехнулась Кора.

– Хочешь, я заберу тебя с собой? В Америку? Я буду о тебе заботиться. Может… ну… скрасим друг другу одиночество…

– Спасибо тебе за жалость. Не хватало, чтобы я ещё и тебе жизнь сломала.

– Ну что ты! – выдохнул Сенька. – Какая жалость! Мне просто быть рядом, всё равно в каком качестве. Ты ж не женщина – тунгусский метеорит, объяснить невозможно, только присутствовать при феномене.

– Хорошенький комплимент, – улыбнулась Кора.

– Я ж не Лёха – не умею с дамами разговаривать, – смутился Сенька. – К тому же выпил маленько… Но я за тебя… за тебя… Конечно, я тебе его не заменю – мне его тоже никто не заменит… – совсем сбился парень. – Но всё-таки…

– Ладно, Феличе Картаньезе, кончайте тут любезничать, – вмешался Лёшка. – У вас ещё полно времени. А мне уже стучат – тук, тук, тук, – пора гвозди в крышку заколачивать. Время, даже здесь, не резиновое. А мы ещё толком не попрощались. Иди, Сэмуэль, исполни свой последний дружеский долг – подставь плечо под гроб его.

– Ты хочешь сказать, что я тебя больше не увижу?! – взглянул на него Сенька умоляюще.