Ночные легенды - Джон Коннолли

Бывает, что в сезон чёса здесь с недельку кочует какая-нибудь забытая телезвезда, или музыкант-однодневка из семидесятых пробует зажигать перед выходной публикой в одном из мрачноватых, похожих на приземистые ящики клубов в более-менее крупных пригородах, но чтобы цирк… Цирк здесь гость редкий. Поистине сказочный.

За все свои десять лет жизни Уильям не припоминал, чтобы в их городок хоть раз приезжал цирк, хотя родители как-то рассказывали, что в тот год, когда он родился – в самом его начале, – цирк у них все-таки выступал. Мама говорила, что почувствовала, как Уильям у нее в животе брыкнул ножкой как раз в тот момент, когда погасли огни и на арене появился первый клоун; получается, будущий Уильям как будто сознавал то, что происходит вне его красноватого мира. С той поры большой шатер ни разу не разворачивался в большом поле возле леса. Не рычали здесь львы, и ни один слон не оглашал своим трубным ревом здешние окрестности. Не крутились на трапециях акробаты, и шпрехшталмейстер[15] во фраке не выходил на манеж. Не было и клоунов.

С друзьями у Уильяма обстояло неважнецки. Было в нем нечто, отчуждающее сверстников, – быть может, угодливое желание радовать, что нередко является оборотной стороной чего-то более темного и тревожного. Изрядную часть своего свободного времени он проводил один, а школа для него была своеобразным движением по натянутому канату между потугами быть замеченным и обоснованным желанием не получать тычков, обычно сопутствующих этим потугам. Меленький и хилый, Уильям не мог противостоять своим мучителям, а потому развил стратегию, как их удерживать на расстоянии. В основном он пробовал их рассмешить.

Удавалось это ему не всегда – точнее, редко. Вообще жизнь в таком месте мало радовала яркими красками, а потому первые афиши, что появились в магазинных витринах и на фонарных столбах, наполнили Уильяма удивлением и восторгом, окрашивая блеклые улицы городка яркими цветастыми пятнами. Афиши были желтые с оранжевым, зеленым и синим, а по центру каждой красовалась фигура шпрехшталмейстера в красном пиджаке, с невиданным цилиндром на голове и бойкими усами, завернутыми как спиральки. Со всех сторон его окружали звери – львы, тигры, медведи, – а еще (вот это да!) танцоры на ходулях и женщины в трико с блестками, грациозно парящие под куполом. Углы занимали клоуны с большими круглыми носами и нарисованными улыбками. Афиши сулили интермедии и скачки цирковых лошадей, а еще всевозможные трюки, которые прежде никогда не демонстрировались на публике. «Прямиком из Европы! – кричали афиши. – Всего один вечер – цирк «Калибан»!» Из всех возможных дат циркачи выбрали девятое декабря, день десятилетия Уильяма.

У того ушло всего несколько минут, чтобы разыскать тех, кто расклеивал афиши. Он застал их на одной из боковых улиц, где они с помощью стремянки клеили очередную афишу, возвещающую о грандиозном представлении. Холодный северный ветер грозил опрокинуть и сдуть карлика в желтом костюмчике, который сейчас тянулся на цыпочках на самом верху лестницы, пытаясь повидней приладить афишу к верху фонарного столба. Снизу стремянку удерживали лысый силач в коленкоровой накидке, а также худой мужчина в красном френче. Уильям, сидя на своем велике, молча во все глаза на них смотрел. Под его взглядом мужчина в красном пиджаке обернулся, и Уильям увидел те самые усы-спиральки над ярко-розовыми губами.

Шпрехшталмейстер улыбнулся.

– Ты любишь цирк? – спросил он.

Говорил он забавно: «любишь» у него выходило как «люубищь», а «цирк» как «тсирк». Зато голос был очень глубокий, густой и солидный.

Уильям ошеломленно кивнул.

– Ты не разговариваешь? – спросил шпрехшталмейстер.

Уильям наконец обрел голос.

– Цирк я люблю… кажется. Я в нем ни разу не был.

– О-о-о!

Шпрехшталмейстер отпрянул в шутливом испуге, выпустив при этом лестницу. От этого она покачнулась, и лишь усилие силача спасло ее, а заодно и карлика, от падения.

– Так ты ни разу не был в цирке? – изумился шпрехшталмейстер. – В таком случае ты должен — нет, просто обязан – туда прийти!

Из кармана своего веселого пиджака он выудил тройку билетов и, держа их веером, торжественно протянул Уильяму:

– Держи. Это тебе. Тебе, твоей маме и твоему папе. Всего одно представление. Цирк «Калибан».

Уильям оторопело взял билеты и, зажав в кулаке, задумался, куда бы их понадежней спрятать.

– Спасибо, – промямлил он.

– Пожалуйста, – кивнул шпрехшталмейстер.

– А клоуны там будут? – робко спросил Уильям. – То есть на афишах-то они есть, просто я хотел знать, чтоб уж точно.

Силач молча на него уставился, а карлик на лесенке осклабился. Шпрехшталмейстер наклонился вперед и ухватил Уильяма за плечо. На мгновение Уильяма кольнула боль, как будто острые ногти шпрехшталмейстера были иголками, через которые, как из шприца, вводится неизвестная отрава.

– Клоуны есть всегда, – сказал шпрехшталмейстер назидательно, и Уильяму показалось, что дыхание у него пахнет сладко-сладко, как драже, карамель и мармеладки вместе взятые. – Без клоунов цирк не цирк.

Он выпустил плечо Уильяма, карлик слез с лесенки, силач ее подхватил, и они все втроем пошагали к другому фонарю и на другую улицу. В конце концов, представление было всего одно, а значит, хлопот у них полон рот, чтобы вечер стал именно таким особым, как объявлено в афише.

***

Всю следующую неделю в городок прибывали циркачи, их становилось все больше и больше. Ставились аттракционы, появлялись будки с реквизитом для номеров. Пованивало зверьми, и дети во множестве собирались на краю поля глазеть, как возводится цирковой шатер, но циркачи отгородились от всех расписной стеной и предупредили, что животные могут быть опасны, или же говорили, что не хотят до срока раскрывать сюрприз. Уильям все пытался углядеть клоунов, но их нигде не было видно. Наверное, большинство времени они смотрятся как обычные люди, пока не намалюются гримом и не нацепят свои башмаки с задранными носами, красные носы и смешнючие парики. А пока они не разодеты и не смешат, они просто люди, а не клоуны.

В заветный вечер родители привезли Уильяма с животом, полным праздничного торта и стреляющей в нос газировки, припарковав машину на краю большого поля. Люди отовсюду сходились на представление, и на вагончике кассы уже висела табличка «Все билеты проданы». Уильям наблюдал, как взрослые сжимают желтые входные билеты. Билеты же Уильяма – специальные, бесплатные, выданные ему шпрехшталмейстером, – были синего цвета. У других таких не было. Видимо, шпрехшталмейстер просто не мог себе позволить разбрасываться бесплатными билетами, если цирк в городе всего на один вечер.

Шатер стоял посередине поля. Был он черным с красной окантовкой, а на его небольшом шпиле развевался один-единственный флаг багрового цвета. Позади шатра стояли вагончики циркачей, вольеры для зверья и транспорт, перевозящий все это из города в город. Большинство реквизита смотрелось на удивление старо, как будто бы этот цирк неведомо как перенесся из середины прошлого века в начало следующего, сквозь пространство и время, – звери в нем постарели, но внешне остались без изменений; акробаты превратились в стариков и старух, но бог их миловал сохранить молодые тела. Прутья пустых львиных клеток были заржавлены, а интерьер одного из вагончиков, куда случайно упал взгляд Уильяма, изнутри был обшит красным бархатом и богатым темным деревом. На Уильяма оттуда глянула женщина, которая поспешила закрыть дверь от посторонних глаз. Тем не менее Уильям успел мельком заметить там еще кое-кого: мрачного толстяка, чьи голые телеса отражались в зеркале, и какую-то девушку (точнее, даже девчушку), едва прикрытую, которая омывала его при свете свечей. На мгновение их взгляды встретились (девчушка как раз натирала толстяку жирную спину), но она проворно скрылась из виду, а Уильям остался с незнакомым ему прежде чувством отвращения, как будто он каким-то образом соучаствовал в совершении чего-то гнусного.