Ярмарка безумия - Александр Звягинцев

Ледников отрицательно покачал головой.

- Ну и хорошо, - с облегчением вздохнула Нюра. - И не говори. Не надо ей этого знать. И вообще никому больше. Виктории Алексеевне теперь только этого не хватало! А Темка, если узнает, тут же растреплет всем. Ну, ты вроде человек серьезный… Я Андрея просила, чтобы он никому не говорил, никому. Не хочу я, чтобы кто-то это про Николая Николаевича знал. Не надо это мне. Понимаешь?

Ледников кивнул.

- Ну, смотри, я на тебя надеюсь.

Когда Ледников подошел к машине, Гланька вдруг проницательно посмотрела на него.

- Ну, еще какой-то сюрприз?

Ледников даже растерялся на мгновение. Неужели знает? А вдруг Андрей и ей про Нюру рассказал - все-таки дочь… Нет, если бы знала, давно бы уже сказала.

- Ничего особенного, - отмахнулся он. - Там что-то с газом, вот и предупреждала - не устройте случайно пожар.

- Только пожара нам и не хватало! Для полного счастья, - засмеялась Гланька, трогая с места. - Уж лучше подожжем, как уезжать будем. Чтобы никому не доставалось!

- Мысль богатая, - рассеянно кивнул Ледников. - Хоть куда. Спички тебе подарить?

- Была бы мысль, а спички найдутся.

Когда подъехали к даче, Ледников внимательно оглядел дорожку, ведущую к дому, и участок. На вычищенной Нюрой дорожке не видно было ничьих свежих следов. Снег, выпавший несколько дней назад, был по-прежнему девственно чист, лишь припорошен опавшими с сосен иголками. «Ну что ж, будем надеяться… - подумал Ледников».

Странное было ощущение - словно они забрались в чужой дом, где никогда до этого не были. Внутри дача казалась, с одной стороны, непривычно просторной и словно раздвинувшейся вширь. А с другой стороны, она выглядела куда более дряхлой и ветхой, чем несколько дней назад. Это потому, что мебели мало, сообразил Ледников. Открылись темные углы, потрескавшиеся обои, пятна на полу и все другие следы былой жизни.

Гланька тоже притихла, ходила по комнатам, недоверчиво обводя их взглядом.

- Все чужое, - несколько даже растерянно сказала она. - Как будто никогда здесь не была… Даже запах не наш! Хотя вот на этом диване я спала с детства…

- Ты прямо как госпожа Раневская, - улыбнулся Ледников.

- Раневская? - не врубилась сразу Гланька. - Актриса которая?

- Раневская Любовь Андреевна… Она тоже все ходила и причитала: я здесь спала, когда была маленькая!.. Шкафик мой, столик мой!

Гланька смотрела на него по-прежнему непонимающе.

- Да не та Раневская, - засмеялся Ледников, понимая, что она уперлась мыслью в актрису Раневскую. - Не актриса, а госпожа Раневская из «Вишневого сада»… Вспомнила?

Гланька посмотрела на него с выражением изумления на лице.

- Слушай, Ледников, а ты непростой… Чехова помнишь… Ничего себе память!

- Ну да, мне остается только произнести тут прочувствованную речь, чтобы соответствовать тебе. Дорогой, многоуважаемый шкаф!.. Для полного соответствия.

- Не надо, - остановила его Гланька. - И вообще, поменьше цинизма. Циник среди нас есть, это я. А тебе положена другая роль.

- Например?

- А ты еще не догадался? Герой-любовник тебя устраивает?

- Надеюсь, обойдемся без героизма, - пробурчал Ледников. - А вот любовник куда ни шло…

Гланька вдруг звонко хлопнула себя по лбу.

- Вот черт! Про еду-то мы забыли! Свалили в багажник - и не вспомнили. А кушать уже, между прочим, хочется. И винца выпить не мешает, а, герой-любовник? Сейчас все принесу!

[17]

Трудно сказать, когда Станислав Негодин окончательно понял про себя это.

Во всяком случае, еще в школе, когда случилась история с Якубом, он уже точно знал, как в жизни будет добиваться своего. А учился он тогда в классе седьмом или восьмом. Самое важное для осознания себя время.

Генка Якубов был типичным проклятием советской школы с ее дурацкой установкой на обязательное всеобщее образование. Учителя, обязанные доводить все поголовье подростков, включая буйных и тихих идиотов, до диплома об окончании средней школы, закрыв глаза, выводили Якубу тройки по всем предметам, в глубине души мечтая, чтобы он как можно быстрее угодил в колонию для малолетних преступников. Но хитрый и безжалостный Якуб, получавший свое настоящее образование в уличных бандах, в колонию не собирался. Окружив себя в школе прихлебателями и «шестерками», он обложил данью подростков помладше. Сам он деньги у них не отбирал и платить оброк не предлагал. За него это делали прихлебатели. Однажды один из них подошел к Негодину и просто назвал сумму, которую надо будет платить в конце недели. Якуба он даже не упомянул, это и не требовалось. Что бывает с теми, кто отказывается, Негодин видел своими глазами - их жестоко, с издевательствами и унижениями, избивали. Причем делалось это за пределами школы, чтобы все выглядело как обычная уличная потасовка.

Негодин тяжело задумался. Платить, разумеется, не хотелось. Да и денег ему от родителей тогда доставалось совсем немного. Жаловаться? Кому? Родителям? Что сделает отец, работавший бухгалтером на писчебумажной фабрике, потомственный гипертоник в очках на минус восемь? Мать, погрузившаяся после операции на груди в религиозное уединение? Идти в милицию? А толку? Все происходит на ее глазах. Жаловаться учителям тоже было бессмысленно. Сделать они ничего не смогут, а месть Якуба будет подлой и жуткой. Одного пацана они не просто избили ногами, но и обоссали потом всей кодлой…

Знакомых среди серьезной уличной шпаны, которые могли бы цыкнуть на Якуба, у Негодина, ребенка из «приличной» советской семьи, не было. Положение казалось безвыходным, но следовать примеру того самого пацана, которого обоссали, Негодин не собирался. Тот после случившегося решил отравиться, его случайно спасли, но он так и не сказал, что с ним произошло. Только твердил, что не может здесь больше жить и в школу не пойдет никогда, и отчаявшиеся родители переехали в другой район города.

Тогда Негодин и сообразил, что единственный выход - убрать Якуба из школы. Совсем и навсегда. А едва он понял это, судьба тут же подсказала ему, как этого добиться. Мать встретила на улице свою школьную подругу, сын которой учился в одной школе с Негодиным в параллельном классе. Негодин этого самого Игоря Цапцына знал. Пацан был тихий, явно с какими-то странностями. Как рассказала мать, родители за Игоря страшно боялись, потому что он был от рождения наделен какими-то психическими отклонениями, которые выражались в приступах необъяснимого страха, с которыми он не мог справиться. Отец Игоря иногда выходил по этому поводу из себя. «Чего ты боишься, - кричал он, - пусть тебя только кто-то пальцем тронет, я его в пыль сотру!» А Игорь лишь виновато опускал голову, и глаза его наливались слезами.