Ярмарка безумия - Александр Звягинцев

Так и не дождавшись от Ледникова внятного ответа, Сережа встал.

- В общем, давай так, Валя. По взрыву люди работают, проводят экспертизы, ну и все такое прочее…

Сережа повертел в воздухе своими короткими, но весьма цепкими пальцами.

- Теперь по наезду на доктора. Я твою информацию о ссоре доктора с этим бывшим товарищем Негодиным принимаю к сведению, и мы в этом направлении поработаем. Выйдем на товарища, допросим… Только не сегодня. Иначе он может что-то заподозрить - слишком быстро. А ну как он выяснит, что это ты нас на него навел?

И добродушно, по-начальственному пошутил:

- Что же мне, тогда к тебе охрану приставлять?

И так же по-начальственному закончил разговор:

- Пока все.

После этого товарищ Прядко убыл по своим неотложным государственной важности делам.

Да, это был теперь не вихрастый, задиристый опер. Это был уже привыкший решать вопросы и ставить точки руководитель среднего звена, растущий кадр с хорошими перспективами. И он не нашел ни возможности, ни необходимости заниматься проблемами Ледникова. Пока.

Стало быть, действовать надо самому. А что он может сделать? С самим Негодиным ничего. Не идти же к нему с восклицаниями: дяденька, не надо нас больше обижать! Этого дяденьку слезами не прошибешь. А других аргументов у нас для него нет. Опять же пока. Значит, прежде всего надо обезопасить от этого дяденьки Гланьку, потому что именно она по всем раскладам представляет теперь для него наибольшую опасность. Если, конечно, все догадки и предположения Ледникова верны. Но сейчас уже нет времени анализировать и подвергать сомнениям свои соображения. После убийства Цапцына нельзя рисковать…

- Значит, ты думаешь, что самая большая опасность угрожает ей? - задумчиво спросил отец.

По дороге в аэропорт Ледников заехал к нему - отдать готовый материал и рассказать о последних событиях. Известие про смерть доктора Цапцына он воспринял хмуро, но без особого волнения. Разумеется, сказал, что пока никакой очевидной причастности Негодина к этому событию не видит. Естественно, усмехнулся:

- А у тебя, милый мой, не развилась мания преследования? Может, ты слишком увлекся, и теперь тебе просто всюду мерещатся длинные руки этого самого господина?.. В конце концов, он всю жизнь занимался аналитикой, а не взрывами и ликвидациями… Может, тут все-таки какое-то сплетение обстоятельств? Случайные совпадения?

- А его угрозы Артему по телефону?

- Невнятные, смутные… - пожал плечами отец. - Неконкретные. Их можно понимать поразному. Например, он мог угрожать тем, что не поможет твоему другу разобраться с долгами…

- В общем, следствие закончено - забудьте, - усмехнулся Ледников. - Советуешь мне вести себя как ни в чем не бывало? Словно ничего и не произошло? Ждать, когда случится что-то с Гланькой?

Отец внимательно посмотрел на него, несколько даже изучающе.

- Помнится, мне кто-то объяснял, что занимается написанием сценария, а не ведет какие-то расследования.

- Тогда я не думал, что дело дойдет до взрывов и убийств!

Отец помолчал и спросил:

- Значит, ты думаешь, что теперь самая большая опасность угрожает ей?

- А кому, по-твоему? - хмуро спросил Ледников.

- Ну, если в твоих подозрениях есть правда, самая большая опасность грозит тебе. Я на месте этого товарища постарался бы убрать именно тебя. Насколько я понимаю, на сегодня ты самая осведомленная персона и одновременно главная защита и опора этой девушки…

Он смотрел на Ледникова пристально, словно стараясь внушить ему что-то.

Какое-то время они помолчали в духе семейства Ледниковых. Так это обычно у них и бывает - кто-то скажет нечто невнятное, но в полной уверенности, что должен быть обязательно понят. Однако, не получив никакого подтверждения этому, замыкается в обиде и предается размышлениям о своем одиночестве в этом мире.

Востросаблины давно уже наорались бы от всей души, поссорились, помирились и опять поссорились. Но против природы не попрешь.

Говорить с отцом о Гланьке совершенно не хотелось. Все, что произошло между ними, торопливое, скомканное, без всяких попыток разобраться, что, собственно, происходит и зачем, может закончиться в любой момент. Все на нервах, эмоциях, на страхе заглянуть в будущее. И Ледников прекрасно это понимал. Но что из этого следовало? Ничего. Не мог он уже оставить Гланьку один на один с Негодиным. Раз уж ввязался в драку, дерись изо всех сил. А там видно будет! Вполне в духе семейства Востросаблиных. Что ж, раз связался с ними, придется действовать по их правилам - с шумом, яростью и грохотом, не заглядывая вперед.

[16]

Гланька выглядела усталой, озабоченной и какой-то потухшей. Она мало походила на ту восхитительно уверенную в себе хищницу, которую Ледников всего несколько дней назад встретил на даче. У него сжалось сердце. Видимо, все, что она узнала от отца о взрыве, о Виктории Алексеевне, которой в больнице становилось все хуже, сильно подействовало на нее. Да и мужики в Питере, которые по его просьбе приглядывали за ней, могли ее всерьез напугать - они наверняка понарассказывали ей массу страстей, чтобы она не дергалась и вела себя послушно. Сейчас она вдруг показалась ему страшно похожей на Викторию Алексеевну, с ее готовностью в любой момент впасть в необоримый ужас и отчаяние. Кровное родство, видимо, все-таки брало свое, хотя сама Гланька над «бабулиными» страхами всегда смеялась и издевалась.

До машины дошли практически молча.

- Наверное, жалеешь, что связался со мной? - вдруг спросила она, когда уже выбрались на шоссе.

- С чего ты это взяла? - нарочито грубовато осведомился Ледников.

Надо было выбить Гланьку из этого придавленного состояния. Оно ей так не пристало, что Ледникову стало даже не по себе.

- Любите вы, Востросаблины, это дело… - насмешливо сказал он.

- Какое именно? - рассеянно спросила Гланька.

- Отношения выяснять. Чуть что - закатили скандал по-сицилийски, наорались до слез, и сразу на душе полегчало…

- А вы, Ледниковы, чего любите?

- Мы-то… Мы молчим, сжав зубы, и обижаемся при этом, что нас никто не понимает. Нашу тонкую и ранимую душу.

- И что лучше?

- Честно? Лучше, боюсь, по-вашему. Потому что жить по-нашему, ожидая от людей понимания и сочувствия, невесело. Хрен от них чего дождешься! Поэтому приходится замыкаться в себе, маяться в одиночестве… Страдать, понимаешь ли! А страдать полезно писателям и поэтам. Писатель свои страдания потом хоть в книжку вставить может. А нам, которые не писатели и не поэты, от страданий только… страдания. И ничего больше.