Сто чудес - Зузана Ружичкова

В тот же год, когда я начала учить Кристофера, скрипач Генрик Серинг пригласил меня на фестиваль в Дубровнике. Меня позвали еще и в Берлин, где дирижер Хельмут Кох избрал меня вместе с клавесинистами Хансом Пишнером, Ханнесом Кестнером и Линдой Коблер исполнять баховские концерты для двух клавесинов с оркестром и для четырех клавесинов. Потом чешская звукозаписывающая компания «Артьер» послала властям запрос о разрешении записать «Гольдберговские вариации» для экспортного издания.

Через год после осуществления этого проекта Мишель Гармин, продюсер парижской компании «Эрато», приехал ко мне в Прагу с необыкновенным предложением. Речь шла о десятилетнем контракте, о записи всего корпуса произведений Баха для клавишных в клавесинном исполнении, что заняло бы двадцать одну пластинку. Удивительно, но это огромное наследие никогда не записывалось полностью, с периферийными сочинениями вроде четырехчастной сонаты в ре мажоре, кипой малых прелюдий и фуг, сонат для клавесина, скрипки и виолы да Гамба, транскрипций концертов Вивальди и с «Тройным концертом» в ля миноре и пятым «Бранденбургским концертом». Мишель был молодым энтузиастом, которому поручили составить оригинальный каталог барочной музыки, с особым вниманием к французским сочинениям, для серии, рассчитанной на десять лет работы. А записи должны были происходить в студиях, концертных залах и церквях Парижа.

Я прямо не верила своему счастью.

Мысль о том, что именно чешская музыкантка войдет в историю как первая, кто записал все клавишные произведения Баха, была слишком сильным искушением для властей, чтобы устоять. Полагаю, гонорар тоже их прельщал. Однако сделка не прошла беспрепятственно. Власти пожелали, чтобы по нашему контракту чешская компания «Супрафон» получила права на распространение записи в Восточном блоке, а «Эрато» ограничилось Западом. Я жила в напряжении, пока продолжались переговоры, но в итоге стороны достигли компромисса.

«Эрато» предприняла все, чтобы помочь мне с титанической работой. Они оплатили мне уроки французского и обеспечили в Париже доступ к тяжелым инструментам, производимым немецкими компаниями «Аммер», «Шперрхаке» и «Нойперт». В строении таких современных клавесинов применены позднейшие фортепьянные технологии, которые придают инструментам более современное звучание, не соответствующее, по мнению пуристов, композиторским замыслам. Но я – с осторожностью – стараюсь использовать их, они позволяют мне лучше применить свои способности.

Еще одним счастьем было позволение играть на двух из пяти сохранившихся исторических двойных клавесинах, созданных Хенри Хемшем в 1754 и 1761 годах. Они были реставрированы французским мастером Клодом Мерсье-Итье, который тогда только открыл в Париже специализированный магазин. Никогда мне и не снился такой подъем интереса к моему любимому инструменту, чтобы возможным стало появление магазина, торгующего только клавесинами, да еще в разгар шестидесятых.

Раньше мне не приходилось играть на столь почтенных инструментах, как изделия Хемша, и я оценила разницу. Звук у них был чище, а регистры ниже, чем у клавесинов, изготовленных в XX веке немцем Юргеном Аммером, на которых я обычно играла для «Супрафона».

Французская компания пригласила замечательных солистов исполнять Баха вместе со мной, и среди них Йозефа Сука, Пьера Фурнье и французского флейтиста Жан-Пьера Рампаля. Для записи подобрали исторические места. Обычно мы работали там ночью, когда меньше шума. В числе таких мест были прекрасные церкви Нотр-Дам-де-Либан и Немецкая Евангелистская церковь, маленький театр Заль-Адьяр возле Эйфелевой башни. Работа в подобной обстановке, например в старинной капелле, дает особый артистический импульс. Я сосредотачивалась на какой-нибудь детали интерьера, скажем, статуе ангела или картине, и строила в своем воображении вокруг нее образ театра, что позволяло совсем раствориться в музыке.

Мишель Гарсин, заместитель директора компании, удивительный продюсер и способный техник, был со мной невероятно терпелив. Плодом нашего великолепного сотрудничества я буду гордиться всегда. Но нельзя сказать, что результат достигался без проблем. За мной везде следили, и чешские власти позволяли выбираться в Париж на запись не дольше, чем на три-четыре дня. Поэтому я не могла прослушивать записанный материал и отбирать лучшее или исправлять технические ошибки.

Под таким-то давлением надо было закончить работу за срок, предоставленный мне властями, поэтому мы часто торопились, и на себя у меня оставались лишь несколько часов утром и короткий перерыв в середине дня. Мне приходилось считаться и с отношениями между клавесином и микрофоном и подчинять свои познания и мастерство требованиям техники.

Конечно, я ужасно скучала по Виктору и едва могла, уезжая, хоть как-то поддерживать с ним контакт, поскольку телефона у нас дома по-прежнему не было: мы подали запрос на его установку, но разрешение получили лишь через десять лет. Огромный проект полного издания клавишных сочинений Баха осуществлялся с 1965 по 1974 год, в поворотную для нашей страны эпоху, и политические волнения отражались на частоте разрешений на мои поездки во Францию или Швейцарию, а иногда, наоборот, команде «Эрато» приходилось отправляться ко мне в Прагу. В Праге я чувствовала себя дома, но счастливее была в Париже.

Готовясь к одному из путешествий в Швейцарию, я повела себя самым трусливым образом. Я хотела, чтобы моя мать поехала со мной, для чего Виктор должен был остаться в Праге заложником. Я получила для нее паспорт и мы ждали со дня на день разрешения на выезд, когда я представила, каким шоком станет для мамы то, что мир, знакомый ей по довоенному времени, до сих пор существует за пределами Чехословакии. Она ведь примирилась с новым обликом послевоенной реальности, и я испугалась, что стрясется непоправимое, если мама увидит, как продолжают жить люди в другой стране. Осознав глубину опасности, я не стала брать маму с собой никуда, щадя ее чувства.

В годы относительной свободы я имела постоянную визу во Францию, поэтому, созрев для очередной записи, я связывалась с «Эрато», и они всё организовывали. Подготовка перед записью для меня, в идеальном случае, занимала около восемнадцати месяцев. Тогда в любую свободную минуту я репетировала опять и опять, затем проверяла свои трактовки и задумки, исполняя произведение перед публикой и внимательно отслеживая как собственную оценку, так и реакцию слушателей. Потом я начинала сызнова, недель за шесть до дедлайна, репетировала и размышляла над своей трактовкой. И вот наконец я была готова.

Счастливейшая пора в моей музыкальной биографии! Я постоянно занималась Бахом. И, садясь за клавесин, каждый раз больше узнавала о нем и о глубинах его творчества. Бах в самом деле стал моим наставником в жизненной философии. В его музыке созданы завершенные образы мира. Он задавал вопрос о смысле жизни и нашел ответ. И этот ответ был понятен мне, как ясный день или звездная ночь.

Даже хорошо, что запись некоторых его сочинений проводилась в Праге, потому здесь Виктор помогал мне, работал вместе со мной над артистической, творческой стороной исполнения. Мой график был забит, потому что имелись и другие договоренности, и к тому же я не могла записывать какую-то музыку, не выступая с ней перед публикой, – это входило в условия контракта.