Не плачь по мне, Аргентина - Виктор Бурцев

Она поцеловала Таманского и ткнула пальчиком куда-то в сторону.

– Спальня там…

В ней удивительным образом сочетались непосредственность ребенка и опытность человека, который многое видел в жизни. Она была ему интересна и этим отличалась от других женщин. Ей было всего девятнадцать. Родители умерли в раннем детстве. Воспитывала ее тетка, у которой, кроме приемной, было еще пять дочерей и рыбак-муж, пропадающий в море по двенадцать часов в день, чтобы обеспечить семью если не деньгами, то едой. Большую часть времени маленькая Мариза была предоставлена сама себе, она бегала по дворам и улицам большого города и познавала жизнь в ее неожиданных и часто пугающих формах.

В десять лет ее отдали учиться в танцевальную школу, просто потому, что в обычной школе Мариза училась из рук вон плохо. А в школе танцев упор делался совсем на другое. Маризина тетка была совестливым человеком и выпустить в свет дочь своей сестры без какой-либо профессии не могла, поэтому невеликое пособие, что выдавалось на воспитание чужого ребенка, честно тратила на обучение. Так что после окончания курса Мариза недолго отрабатывала свое обучение в школе. Закончив ее в шестнадцать, она некоторое время танцевала в небольшом кабаре, принадлежавшем этому учебному заведению. Там жизнь била ключом. Разная, живая, настоящая. Иногда пугающая, иногда просто жуткая, но зато в этом месте всегда можно было танцевать. А это Мариза любила больше всего на свете, больше денег и больше мужчин. Танцевать…

Любовь тоже была танцем. И Мариза отдавалась Таманскому легко, получая удовольствие от каждого движения, от каждого па.

Мужа у нее не было. Хотя предложения руки и сердца поступали часто, но Мариза не желала думать об этом. Зачем? Ее небольшого дохода вполне хватало на то, чтобы содержать квартирку и не бедствовать.

На вопросы о том, как она собирается жить, откуда она столько знает, чем она будет заниматься дальше, Мария-Изабель отвечала просто: «Я танцовщица!» Однако в этом не было какого-то глубинного подтекста. Мариза была слишком инфантильна, чтобы вкладывать в такие простые слова что-то иное, нежели то, чем они являлись. «Я танцовщица!» И ничего более.

Она заснула где-то в час ночи. Свернувшись в калачик и подложив ладошку под голову. Костя лежал рядом и гладил ее черные густые волосы. В голове было пусто, и лишь на втором плане крутились обрывки из профилактической беседы с особистом.

– Вы не должны вступать в связь с местными женщинами. С приезжими, впрочем, тоже. Сами понимаете, положение сейчас сложное. Мало того, что вы можете заболеть, так еще возможны и компрометирующие обстоятельства. Фотографии, видеосъемка. Сейчас аппаратура знаете какая?

«А вот и действительно… Стоит сейчас какая-нибудь камерка размером с ладонь в какой-нибудь вазочке. И пишет. А я тут как дурак. Голый».

Таманский натянул на себя одеяло. Потом прикрыл Маризу, она заворочалась во сне.

Костя представил, как к нему врываются, именно врываются, крепкие ребята в штатском и в черных очках. Почему-то непременно в черных, на пол-лица. Заламывают руки и подсовывают под нос карточки, где он с голой задницей в самых интересных позициях. И предлагают выбор – или вы работаете на нас, или эти фото сейчас же попадают в руки вашего консула. Прощай, заграница. Прощай, журналистика. Прощай, семейная жизнь…

Больше всего было жалко журналистику и заграницу.

Странно: на тех фотографиях, которые Костя уже живо себе представлял, не находилось места Маризе. Там был только он. С неизменно голой задницей.

«Бред! – Таманский встряхнулся. – Если бы надо было, уже бы ворвались и заломили. А так… Да и кому я нужен. Тоже мне, Штирлиц».

Он аккуратно выбрался из-под одеяла. Тихо оделся. И обернулся только в дверях спальни. Мариза спихнула одеяло и лежала сейчас обнаженная, доступная, теплая, настоящая и одновременно нереальная. Отчаянно захотелось вернуться в постель.

– Сами понимаете, положение сейчас сложное, – пробормотал Костя себе под нос и вышел.

Дверью он постарался не хлопать.

Ночной Буэнос-Айрес встретил его прохладным морским ветром. Таманский не разбирался во всех этих бризах, мистралях, сирокко и прочих муссонах. Вообще морское дело ему было чуждо. Однако соленый, такой свежий и терпкий запах, нагоняемый ночным бризом, не мог не зачаровывать.

Идти домой не хотелось, и Костя направился туда, где слышался шум прибоя. К набережной.

Как оказалось, Мариза жила совсем неподалеку от моря. Ярко освещенный бульвар даже в этот час был полон туристами, торговцами, проститутками и просто разными жуликами. Костя проверил наличие кошелька, подошел к бетонному парапету.

Там, внизу, с шипением разбивались о берег волны.

– Что же я тут делаю? – вдруг спросил он сам себя. – Что я вообще делаю на этом берегу?

Стоявшая неподалеку парочка обернулась испуганно и отошла подальше.

Таманский усмехнулся.

– Что я делаю… Тут или там? – Костя вспомнил Москву. Прокуренную редакцию. Жену. Отсутствие детей. Подмигивания Олечки из профсоюза. Соседа-особиста, тихого алкоголика с грустным лицом. – Что я делаю там?

Таманский представил себя в Аргентине.

Невозвращенец. Скандал. Неизбежные интервью по «вражеским голосам». Отсутствие денег. Работы. Нормальной жизни, наконец.

Странно, но после жутких сегодняшних событий он все равно не чувствовал страха перед этой страной. Ему казалось, что с ним все будет хорошо. Какое-то предчувствие. Словно Таманский не был туристом или чужаком.

– Но что же я делаю тут?

Костя вздохнул и повернулся к прибою спиной.

– Роль Гамлета тебе не подходит, – пробормотал он себе под нос. – Быть или не быть – это слишком просто.

Таманский вздохнул и двинулся в сторону гостиницы, которая располагалась неподалеку. Буэнос-Айрес был городом исключительно простой топографии.

Добравшись без особых приключений до своего номера, Костя бухнулся на койку, не раздеваясь, и почти мгновенно уснул.

Однако выспаться ему не дали. Ровно в семь утра дверь затряслась от сильных ударов.

Таманский вскочил как ужаленный.

Перепуганное воображение уже рисовало крепких, загорелых молодчиков с закатанными рукавами и черными очками на усатых физиономиях. Карманы у этих громил, конечно же, набиты фотографиями голой Костиной задницы в разных ракурсах и предложениями «работать на нас».

Таманский заметался по номеру. Зачем-то бросил в чемодан свой старенький «Зенит», записную книжку. Стал искать паспорт.

А дверь уже была готова слететь с петель.

– Да иду я! – гаркнул по-русски Костя, прибавив еще парочку слов, вряд ли известных местной тайной полиции. – Иду!

Он встал посреди комнаты, сжал голову ладонями.