Инквизиция, ересь и колдовство. «Молот ведьм» - Григорий Владимирович Бакус

Значение этого отрывка трудно переоценить. Здесь moderna malefica («нынешняя ведьма») лично сообщала, что современные ей ведьмы обладают способностями, неизвестными во времена составления канона Episcopi. Позднее, в Opus sermonum, Инститорис повторит тезис о возможности ведьм путешествовать как в фантазиях, так и наяву, уже без оглядки на experientia.

Двойная логика реальности-иллюзорности колдовских путешествий требует некоторых уточнений с поправкой на особенности источника. Отрывки признаний «ведьмы из Брайзаха» в тексте Malleus Maleficarum соседствуют в других главах с обширными цитатами из Formicarius («Муравейник») Нидера, категорически отрицавшего реальность полетов ведьм. Объединяя в пределах одной главы столь разные по своему содержанию высказывания относительно реальности полетов, Генрих Инститорис демонстрирует, что новый материал, найденный им как инквизитором, дополняет сказанное ранее.

Здесь мы сталкиваемся с ситуацией скрытой полемики внутри ордена доминиканцев, поскольку Генрих Инститорис явно стремился использовать популярность своего предшественника в своем труде, несмотря на существенные расхождения во взглядах. Внутри авторитарной системы ценностей труды Иоганна Нидера обладали высоким статусом. Его не могли и не хотели оспаривать братья по ордену. В их глазах Нидер был авторитетом (auctoritas), суждения которого не подлежали прямой критике. Они могли быть только дополнены мнением других экспертов.

В нашем случае Инститорис с большей долей вероятности ориентировался на суждения Иеронима Висконти, с которыми мог ознакомиться во время своих поездок в Рим. Аргументация Висконти относительно реальности путешествий ведьм почти дословно совпадает с формулировками Инститориса из Opus sermonun: «Такая игра [т. е. шабаш ведьм. — Гр. Б.] никоим образом не невозможна, ибо демоны могут переносить людей с места на место, поскольку читано о Симоне маге в легенде [т. е. Житии. — Гр. Б.] святого Петра-апостола»[443].

Возможность изменения облика магическими способами неоднократно обсуждается в «Молоте ведьм» в контексте злонамеренного колдовства (maleficia). Я считаю целесообразным остановиться на трех развернутых experientia, примерах из инквизиционного опыта, наиболее подробно отражающих характерные для Генриха Инститориса логические операции, которые позволяют решить эту интеллектуальную проблему: полностью заимствованной истории мнимого волка (MM I,10)[444], «пример» из инквизиторского опыта (experientia) о ведьмах, нападающих в облике кошек на своих жертв (MM II/1,9)[445], и истории юноши, превращенного в осла некой волшебницей на Родосе (MM II/2, 4)[446]. Все три отрывка представляют собой нарративы, законченные в сюжетном отношении истории, позволяющие за счет этой особенности легко вычленить себя из массива остального текста. Помимо них, «Молот ведьм» содержит также отсылки к сюжетам о превращениях из классической мифологии в пересказе Блаженного Августина (превращение в животных спутников Одиссея волшебницей Цирцеей, птицы Диомеда). Однако развернутые предметные повествования на эту тему исчерпываются нашими тремя фрагментами.

Собственная позиция Инститориса на первый взгляд представляет собой определенный парадокс. Рассуждая о возможности превращений, он обращается к интеллектуальному наследию Иоганна Нидера (который, как мы помним, был большим скептиком в этом вопросе), буквально списывая из книг брата по доминиканскому ордену обширные фрагменты, и, одновременно, включает мнимые превращения в число преступлений ведьм.

Логика этого решения отличается своеобразной изворотливостью, поскольку в вину ставится заведомо несовершаемое. Ведьмы при помощи демонов вызывают у добрых христиан иллюзии изменения телесного облика с тем чтобы скрыть свою личность при нападении (в облике кошек). Или же ради того, чтобы заполучить человека в услужение и эксплуатировать в качестве вьючного животного (юноша, превращенный в осла).

В основе всего, что кажется человеку превращением, лежит искусство обмана (prestigiosa arte), которое ведьмы используют также при мнимой краже мужского полового члена[447] (подробнее этот вид мы будем обсуждать в Главе 4.3). В эту, по-своему логичную, концепцию закрадываются дополнительные сложности, которые очевидно были продиктованы распространенными представлениями прихожан об оборотнях. Так, на страницах «Молота ведьм» появляется образ мнимого волка. Очевидно, мы сталкиваемся здесь с «эффектом давления аудитории на авторов», описанным А.Я. Гуревичем на материале назидательных «примеров» высокого Средневековья[448].

Как бы то ни было, эта история приходит к нам в виде двойной цитаты как истории, записанной Гийомом Овернским в пересказе Нидера[449]. Причем при цитировании последнего Инститорис механически перенес ссылку, утратившую всякий смысл, но тем не менее воспроизводившуюся в последующих изданиях[450].

Образ мнимого волка кажется совершенно инородным в концепции, поскольку страдавший от этого наваждения был сумасшедшим (dementatus fuit). Никакие ведьмы со свойственным им «искусством обмана» не были причастны к его страданиям, а причиной таковых был непосредственно демон (solum demon).

Ощущение вынужденности обращения к этой истории еще более усиливает то обстоятельство, что соответствующий раздел десятого вопроса первой части «Молота ведьм» полностью состоит из двух заимствованных фрагментов из Preceptorium divine legis Иоганна Нидера. Единственное, что в нем можно рассматривать как нечто оригинальное — сам подзаголовок «Что следует думать о волках, что подчас похищают и пожирают людей и детей из колыбели»[451]. При этом, как отмечает К.С. Мэккей, при цитировании в Malleus Maleficarum оказалась опущена система из семи причин, побуждающих, по мысли Нидера, волков к нападению. В результате бóльшая часть причин таких нападений была приписана демонам, а не Богу, как это было в источнике заимствований[452].

Диаметрально противоположным образом дело обстоит с «примером» о ведьмах в кошачьем обличье. Эта история хорошо вписывалась в концепцию «Молота ведьм» (с поправкой на иллюзорный характер происходящего) как иллюстрация намеренного нанесения вреда магическим способом и потому была приведена в трактате многословно и с большим количеством подробностей.

Авторы современного немецкого издания Malleus Maleficarum идентифицируют этот «пример» как пятый, относящийся к Страсбургу (Exempel Straßburg 5). Они предполагают, что под неназванным городом Страсбургской епархии подразумевается Шлеттштадт, родной город Генриха Инститориса, где в 1478 г. были сожжены за колдовство две женщины из деревни Кестенхолц, что располагается по соседству[453]. Детали обвинения, повлекшего за собой казнь, неизвестны, но упоминание местности позволило немецким историкам предположить наличие некоторой предыстории, связанной с преследованием ведьм. Я полагаю, что в данном случае исторические детали уводят нас в сторону. Инститорис в этом «примере» просто пытается придать достоверность сюжету, добавив к нему расплывчатое упоминание местности.

История начинается с того, что на некоего работника, занятого колкой дров, нападает «какой-то кот немалого размера» (cattus quidam non parue quantitatis). После того как мужчина справился со зверем, появился «другой большего размера» (ecce alius maioris quantitatis). В конце концов, зверей уже было три. И только осенив себя крестным знамением (signo crucis se muniendo), работник смог отогнать котов (sic — несмотря на дальнейшее отождествление с женщинами в тексте используются слова именно мужского рода