Римская рулетка - Игорь Чубаха

– Гладиатор, не зевай! – донеслось откуда-то снизу. – Зиг-хайль! Зиг-хайль!

– Это еще что такое? – удивился диктатор.

– Мятеж, – равнодушно пояснил Внутринний Делл. – Гладиаторы бунтуют. Дежурного ланисту, по-моему, уже никуда не сослать. А этих встретят у ворот копейщики. Не обращай внимания, богоподобный.

Лулла задумчиво поглядел вниз, где группа из ста одного человека и одного льва воодушевленно маршировала на месте, и покачал головой.

– Этими… как их… Фагорий изобрел… арбалетами? – понимающе наклонил голову советник.

– Пропустить, – негромко сказал Лулла, наблюдая, как группа устремляется к воротам Смерти, куда обычно баграми утаскивали поверженных в сражении по окончании увеселения. – Что ты на меня смотришь? Открыть ворота, и пусть бегут, там как раз Везувий. Ничто не сплачивает республику так, как небольшой, локальный, контролируемый мятеж.

Внутринний мигнул. Трудно было сказать кому, поскольку, кроме диктатора, в ложе присутствовал только любовник диктатора, а он явно не рвался выполнять ничьи поручения, пристально следя за возлюбленным прищуренными зеленоватыми глазами. Тем не менее, через полминуты копейщики уже отступили в полном порядке от ворот и далее только сдерживали рвущихся с трибун на поле плебеев.

– Договорились! – орали фанаты с трибун. – Они заранее договорились! Это не бой, это фуфел! Деньги назад!

Но денег им никто возвращать не собирался, уже хотя бы потому, что вход в Римский общественный цирк был абсолютно свободен.

Увидев перед собой открытые ворота, Белаш крикнул:

– Ура! – и тронул белую кобылу, выбранную им из-за раскраски. Медленно прошел маленький отряд по коридору, образованному остриями копий. – Обдристались, урюки римские! – торжествовал Белаш. – Нет у вас методов против русского гладиатора!

– Ах, какой был мужчина! – то ли с кокетливым, то ли с искренне сдавленным стоном проговорила Пульхерия, поглядывая поочередно на плотно запахнувшегося в плащ Гевария и на сжавшего губы Хромина. – Как бы тут оргазм не испытать!

– Нистия! – строго прикрикнул Геварий. – Не позволяй себе высказываний, дискредитирующих наши прогрессивные цели!

– Я сказала «оргазм», – задорно оглянулась молодая женщина на Пессимия, – а могла бы…

– Это очень удачно! – перебил ее Геварий. – Ничто так не способствует развитию прогрессивных идей, как социальная нестабильность и небольшой контролируемый мятеж. Теперь мы сможем законодательно настаивать на санитарной инспекции экспедиционного корпуса и лагерей военнопленных, что сделает возможным полный контроль над всеми мероприятиями предстоящего праздника Плодородия. Подготовку праздника можно считать сорванной, и если они там не придумают нечто совершенно особенное, чтобы задурить головы людям… Что скажешь, Семипедис?

– Я говорила! Говорила! – хлопала в ладоши Айшат, в то время как разочарованные зрители вокруг, недовольно гудя, но все же гордясь, что присутствовали при настоящем восстании, рассовывали по котомкам свои кульки с арахисом и недоеденную кровяную колбасу. – Я говорила, что они друг друга не убьют! – и, вопреки всякому горскому этикету, она показала дядюшке Хромину язык. Вполне такой приятный розовый язычок.

Дядюшка Хромин был мрачен, как любой мужчина, проспоривший пари девчонке. Однако он придавал своему настрою исторический смысл:

– Ты погоди радоваться, Айшатка. Ты погоди. Видала этих, которых ногами били? Гражданская война – это тебе не цирк. Концлагеря всегда с пацифизма начинаются.

– Все это цирк, – небрежно отмахнулся богач Феодор, пожимая Андрею локоть на прощание. Но прежде чем раствориться, как это он умел, в толпе Феодор успел шепнуть едва слышно: – За исключением того, что ищет теперь Внутринний Делл. Общественные перипетии это всегда игрушки. Игрушки которые стреляют. Это настоящая власть, и это всегда серьезно. Не говорите мне ничего, я ни к чему никакого отношения не имею. – И, нормальным голосом, добавил: – Пойдем, Санька!

Идеально гладкий, выточенный из слоновой кости шарик упал на вертящийся круг, покрытый тисненой кожей, и запрыгал по выдавленным в ней лункам с золотыми и серебряными циферками. Центробежная сила гнала шарик в бок, но звонкие удары о золоченую бронзу бортов отбрасывали его обратно в центр, к крестовине из сандалового дерева.

– Почему не красные и черные? – сухо поинтересовался Андрей.

Он только что потратил несколько часов на небывалую в его жизни процедуру – примерку костюма. Малиновая тога не вызвала особых споров, ее потребовалось только расставить в плечах и ушить в талии. Надежды укоротить халатообразное облачение до пояса, получив, таким образом, видимость пиджака или хотя бы френча, остались тщетными, портные и рабыни-белошвейки начинали нервически дергаться от таких просьб. Но брюки все-таки сшили. Решающим аргументом, пробившим косность местных кутюрье, стали слова «все равно никто не увидит», и теперь Андрей чувствовал себя на порядок увереннее, ощущая на ногах невиданную в здешних широтах деталь гардероба, из той же ткани, что и тога. Все-таки управляющий казино должен быть одет в брючную пару, успокаивал себя Теменев, гоня прочь подлые мысли о том, что больше всего он смахивает на семинариста в рясе.

– Это красиво, – робко улыбнулся Фагорий. – Это роскошно, это наводит на мысли о богатстве и вызывает желание насытиться. В то время как черный кружок, обозначающий у арабских мыслителей ничто…

Пленный мыслитель и ученый старался быть осторожнее в высказываниях. Еще в молодые годы он узнал, что инициатива наказуема, – после того как предложил некоему богатому скотоводу с северных берегов Африки вычислить суммарный вес стада быков, утопив их в пруду, а затем разделить повышение уровня воды на плотность говядины.

Рулетка притормозила, и Теменев разобрал крестики и птички, вычерченные на коже.

– Ты вообще в уме или нет? – поинтересовался он, даже не подумав дать положительную оценку бесшумному ходу только что изобретенных шарикоподшипников барабана. – Ты думаешь, в этих уродских палочках кто-нибудь что-нибудь разберет? Да крупье тут глаза повывихивает! Я же латинским языком сказал: арабские цифры! Не кружок, обозначающий ничто, а от нуля до тридцати шести!

– Но мы-то находимся в Риме, – заговорщицки понизив голос, заозирался Фагорий, научившийся за двадцать лет почетного плена понимать, где следует проявлять эрудицию, а где лояльность.

– И киноварью! – неумолимо добавил Андрей. – Мы уже заказали двенадцать шкур на игровые столы: настоящие эфриманские быки, и все как у людей – красные и черные! Ничего нельзя поручить, все со своими идеями лезут! Мы должны работать как команда, понимаешь!? Ты знаешь, что такое команда?

Ученый, внесший видный вклад в развитие мир вой научной мысли, потупился. Андрей махнул рукой, прошел в соседнее помещение, да так и замер, глядя на строительные леса, а говоря проще, козлы, воздвигнутые в центре зала под богатой потолочной росписью, изображающей фавна, овладевающего сразу дюжиной дриад…