Римская рулетка - Игорь Чубаха

– Нечестно, – огорчилась Айшат.

– Видал, зверь!? – затараторил крикливый, слегка уже охрипший субъект. Он размахивал над головой оторванным рукавом, чем-то напоминая спортивный геликоптер. – Это вот секта такая, ранние христиане. Я с одним говорил. Я ему: если вы «ранние», то какие ж будут «поздние»? А он молчит. Я ему: ну чего, чего ты голову себе дурью забиваешь? А он молчит. Я ему: ну чего ты рыбу-то на стене нарисовал?… Ну, слово за слово, ткнул я его копьем и пошел себе…

– Я знавал одного сектанта, – неожиданно вмешался в разговор Андрей, – который называл себя свидетелем, хотя не видел пальцев вытянутой перед собой руки.

– Хоз-да-зат! Мо-ло-дец! Хоз-да-зат! Чем-пи-он! – гремела оппозиционная трибуна.

Зеленая трибуна, болевшая за льва, полезла в принесенные с собой котомки за селитрой и соломой – поджигать.

– Уж не для меня ли ты занял место, достопочтенный гражданин?

Никто и не заметил, как сквозь азартно болеющую толпу протиснулся субъект в безукоризненной хламиде и с большим носом, сопровождаемый короткоостриженным отроком. Феодор.

– А для кого же еще! – с готовностью вскочил на ноги чесночный.

Его тут же оттеснил крикливый. Собственно, для того они и посещали цирк, зрелища – это, скорее, хобби. Настоящий доход – от припоздавших патрициев. Феодор разрешил спор при помощи пяти-шести серебряных монет, после чего парочка отбыла восвояси.

– Моего ординарца представлять нет нужды, – Улыбнулся торговец-политик, – почтение твоему дядюшке… – он склонился в полупоклоне к Святославу Хромину, а сам цепкими внимательными глазами присматривался к собеседнику, – и твоей очаровательной сестре, если я не ошибаюсь.

Айшат не реагировала ни на галантное обращение, ни на оклик. Полными непонимания глазами она следила за ареной.

– Дерутся! – сообщила она.

– Эх, милая моя… – мечтательно покачал головой собеседник, пристраиваясь поудобнее на мраморную ступень, заменявшую скамьи. – Видели бы вы картинки моей юности! Ах, какое было время! Цест на ладонь, панцирь на гениталии, и добро пожаловать! Сейчас так драться не умеют, не хотят, да и просто не могут. Поглядите, они уже полчаса встать по-человечески не могут.

И действительно, на арене, где все уже как будто изготовилось к массовому бою франитов с самнийцами, где уже сверкали обнаженные мечи и колыхались перья на шлемах, возникла очередная заминка. Как всегда, скандалил Белаш.

– Да не хочу я это надевать! – гортанно говорил он и интернациональными жестами вновь и вновь подтверждал свой отказ, отшвыривая шлем с красивым черным пером.

Лорарий шел поднимать шлем и для острастки щелкал бичом. Анатолий Белаш скалился, поглядывая на Эномая. Тому досталось белое перо на шлеме, но надевать его негр все равно не решался, как бы опасаясь, не загудит ли бронзовая сковородка снова под ударом пули от пистолета Макарова.

– Да объясните вы ему! – страдал ланиста, придумавший сценарий нынешнего боя и уязвленный в самое сердце тем, что все идет наперекосяк. – Вбейте ему в башку, что это красиво и символично. Он белый – перо черное. Тот черный – перо белое. Возникает некоторый внутренний ритм, некоторая концепция…

Пока суд да дело, зрителей развлекали андабаты – десять пар условно годных к боевым выступлениям гладиаторов, кто простуженный, кто с потертостями, кто ростом не вышел. Их отделили от прибывшей сотни. Им были выданы кривые или попросту негодные мечи, глухие шлемы со случайно пробитыми отверстиями, а некоторым к ноге привязали по небольшому камню. Эти античные клоуны составляли серьезную конкуренцию мимам и исполнителям коротких похабных песенок, во всяком случае, неизменно били последних в харчевнях и трактирах, и только при поддержке трагических актеров мимы рисковали теперь отведать вина.

Но сегодня и андабаты не спешили утешить почтенную публику потоками крови, пущенными вслепую негодным оружием. Кто-то порезался о собственный меч, кто-то отдавил противнику ногу и теперь сам катался, вздымая пыль. Плебеи хохотали, но серьезные ценители искусства тыкали большими пальцами вниз.

– Не так я себе это представлял, – признался доцент Хромин, не понимающий, когда настанет момент отечески закрывать глаза Айшат, чтобы она не видела крови.

– Не беспокойтесь, – заверил Феодор. – Они просто тянут время до появления на трибуне диктатора. Кому же охота слышать: «Так-так, а повторите-ка все сначала». Им сначала повторять, а на арене уже пятнадцать трупов, а?

Торговец петухами говорил быстро, а руками жестикулировал, как настоящий завсегдатай нижних мест на трибунах. Андрею пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить: перед ним один из сильных мира сего.

– Ты узнал что-нибудь по поводу?… – нерешительно произнес он.

– Я извиняюсь, – удивился Феодор, – как ты думаешь, почему задержался диктатор? Вон погляди.

Ударили одновременно тимпаны, кимвалы и гонги. Медленной походкой в ложу над Триумфальными воротами вошел квадратный человек, золотое шитье на тоге которого отбрасывало солнечные зайчики даже на оппозиционную трибуну. Навстречу ему поднялся Внутринний, а следом вошел тонкий и зеленоватый Плющ. Стадион выдохнул, как один человек, а потом взорвался скандированием:

– Рим! Рим! Рим не-по-бе-дим! Риму – мир!

Кричали все, даже оппозиционеры, даже торговцы арахисом, даже лорарии, пытающиеся своими раскаленными кочережками заставить адабатов скоренько добить друг друга. И только высоко на оппидуме среди ликующей толпы высились четыре молчаливые фигуры.

Скрывающий свое лицо Геварий.

Бесстрастно пережевывающий морские камушки Пессимий.

Резкая, прекрасноглазая, раскрасневшаяся Феминистия.

И, соответственно, раскрасневшийся, желтоволосый Деметриус Семипедис. Пока шатко и валко организовывалось зрелище на арене, Пульхерия подстерегла санинспектора Хромина в одном из сумрачных закоулков оппидума, и теперь оба переводили дыхание.

– А вот великолепнейшее мужское тело из всех виданных мной!

Хромин– старший инстинктивно шагнул в сторону, Геварий глянул удивленно. Но оказывается, Пульхерия всего-навсего любовалась одним из гладиаторов, которого на арене несколько свободных римлян силой втискивали в боевое облачение. Хромин пригляделся, и ему сделалось нехорошо.

Служители загоняли львов обратно в клетку, два хищника подчинились, один – ни в какую. Ослепительное небо, облака из штукатурки, солнце, сбежавшее из солярия. Золотые отблески из правительственной ложи, почтительный шепот вокруг: «Философ! Поэт! Мудрец! Концепция здорового общества!» Санитарный инспектор украдкой поглядел на свои руки в жемчужного цвета рукавах с пурпурной оторочкой и синей молнией на безымянном пальце. Потом обежал взглядом толпу на трибунах, неисчислимую, многоголосую.

– По кругу трибун гуляла волна вскинутых рук – приветствовали диктатора. Где-то там должны быть – Хромин-старший был в этом уверен – младший брат, и названая жена, и сотрудник Федеральной службы безопасности Российской Федерации, по-прежнему готовый вывести взяточника-санинспектора на чистую воду. И где-то там должна быть белая тень, что идет по пятам.