Кольцо из фольги - Маша Трауб

– это нормально? У нее токсикоз, она не выдержит. Я хочу здорового ребенка, а не соблюдения традиций. – Эльбрус был категоричен.

Люба родила чудесную девочку, а потом еще одну. После этого сказала мужу, если ему нужен сын, пусть сам рожает.

Девочки росли настолько прекрасными, что тетя Замира была счастлива. Внучки проводили все каникулы с бабушкой и Таирой. Люба требовала, чтобы они выучили язык, танцы, знали традиции. Да и осетинские пироги она научилась печь так, что однажды Таира попросила рецепт теста. Но это было то самое исключение из правил. О котором рассказывают, как легенду, сказку.

* * *

– К бабушке однажды в дом залезли хулиганы. Не наши, не местные, – вдруг начала рассказывать мама. – Не знаю, почему в ее дом. Она, прошедшая всю войну, не стала защищаться. Позволила им уйти. Брать было нечего. Они только весь дом перевернули. Бабушка потом долго плакала, глядя на разбросанные книги, одежду. Никак не могла успокоиться. Я тогда решила, что никогда не буду сидеть и плакать. Никому не позволю рыться в моем белье, бросать на пол книги, рвать рукописи. Тех хулиганов нашли уже на следующее утро. Они вымаливали прощение, их родственники в ногах у бабушки валялись. Она простила, конечно. Я бы нет. И не прощала. Если на тебя нападают, защищайся. Не давай себя в обиду. Если позволишь ударить себя один раз, будут бить всю жизнь.

Однажды я случайно увидела, как на маму поднял руку мужчина. Мы тогда жили в Москве. Был какой-то праздник. Мама наготовила всего, накрыла стол, позвала гостей. Тот мужчина – ее непосредственный начальник, пришел с супругой. Мама выносила новые блюда. Видимо, начальник переусердствовал с выпивкой. Мама варила кофе на кухне, когда он зашел. Попытался пристать. Мама тихо уговаривала не начинать и отталкивала его руки. А потом он замахнулся для удара. Он бы ударил, и сильно. Казалось, этот жест был для него привычным. Когда на кухню забежали другие гости, включая жену начальника, тот сидел на полу и скулил.

– Случайно кофе опрокинула… И нож уронила, – пояснила спокойно мама.

Начальник держался за ошпаренную руку. В его ботинок был воткнут кухонный нож, аккурат между двумя пальцами. Мама, игравшая в ножички всю свою молодость, пришпилила ногу в дорогом ботинке к полу. Больше начальник к маме не приставал. Уволился через три дня. Но в тот вечер его жена посмотрела на маму… не знаю… с благодарностью, что ли. Она потом приходила, одна. Они с мамой долго сидели на кухне. Мама, уже успешный адвокат, предлагала развод. Обещала, что жена не останется ни с чем. Обретет свободу. Говорила, что обязательно нужно пойти в милицию, снять побои. Женщина сомневалась, плакала, пыталась как-то оправдать мужа. Я тогда зашла на кухню – есть уже хотелось нестерпимо. Мама, когда принимала частных клиентов, забывала о моем существовании. Я увидела синяки на руках этой женщины – одни желтые, другие свежие, черные. Даже сейчас я могу определить по синякам, сколько дней назад был нанесен удар. В своем детстве я видела слишком много женщин, маминых клиенток, со следами побоев – с едва сошедшими гематомами, замазанными, темневшими на губе сквозь густой слой тонального крема. Мама всегда смотрела на ногти таких женщин. Именно свежий маникюр выдавал настоящих жертв домашнего насилия. Они умели замазывать синяки не хуже профессиональных гримеров, но руки всегда говорили правду. Женщины, страдавшие от побоев, покрывали лаком ногти, всегда короткие, срезанные почти до подушечки. У мамы было свое объяснение:

– Любая женщина смотрит на свои руки каждую минуту. Я как-то купила у спекулянтов дорогущий лак. Цвет – невероятный. Бордовый, глубокий. Мне так хотелось именно такой оттенок. И чтобы без перламутра. В то время почему-то все лаки были с перламутром. Я накрасила ногти. Проходила день и стерла. Мне не шел цвет, кисти рук вдруг стали казаться старыми. Вот так и эти женщины. Они смотрят на свои руки и думают, что все хорошо. Не так больно и страшно. И можно потерпеть – ради детей, например. Или просто из-за страха остаться ни с чем. Или из-за характера – не все умеют бороться, многие просто смиряются.

Почему я вдруг об этом вспомнила? В салоне мне понравился оттенок лака. Мне как раз идут все оттенки красного – от темно-бордового до ярко-макового. И вдруг я увидела лак телесного цвета, как пенка на только что вскипяченном молоке. Я смогла проходить с ним сутки. Потом стерла. Мои руки вдруг стали старыми, бесцветными, будто принадлежавшими другой женщине. Память, как правило, реагирует именно на такие бытовые мелочи.

* * *

Ценностей в нашем доме никогда не имелось. Бабушка была равнодушна к предметам быта – чашкам, тарелкам, хрусталю в серванте. Она, увлеченная работой, могла и не заметить, из чего ест и какими приборами пользуется. Зато ей очень нравились кухонные полотенца. Каждый раз мама привозила новые. Бабушка любовалась и складывала их в шкаф, продолжая пользоваться уже совсем старыми и застиранными. Полотенца громоздились на полке увесистой стопкой. Мама с тем же упорством покупала постельное белье. И шелковое, и с каким-то невероятным рисунком, и цвета, от которого становится больно глазам. Но пользовалась старыми, самыми обычными комплектами. Новое белье лежало в шкафу.

Я с таким же трепетом собираю кухонную утварь – от сковородок во всех видах до детских вилок и ножей. Креманки, молочники, соусники… И да, у меня есть подобие серванта, где я храню столовый сервиз для гостей и прочие ценные предметы. Разница лишь в том, что я пользуюсь всем – и сковородками, и молочниками, и десертными вилками, и ножами. Все в ходу. Мне совершенно не жаль, что дети могут разбить креманку для мороженого или десертную тарелку со смешным рисунком. Я куплю новые. Но посуда не должна стоять в шкафу и доставаться по праздникам. Как и все остальные вещи. Наверное, поэтому я никогда не смогу переехать в другой дом с одним чемоданом. Не смогу расстаться с чашками и плошками. А еще с любимой сковородой для блинов. И детскими тарелочками, из которых ели мои дети, – их я тоже трепетно храню.

У каждого человека своя корневая система. Кто-то держится за место, я – за поварешки, формы для запекания и тарелки для фруктов.

У каждого своя память и свои триггеры, как принято сейчас говорить. В моем случае все связано с посудой, предметами быта, ручками на шкафах. Я верю, что можно в одночасье изменить жизнь, посмотрев другими глазами на пресловутую чашку со сколом, который раньше не замечал. Или, идя по улице, вдруг осознать, что