Одиночество дипломата - Леонид Спивак

Британское адмиралтейство творило чудеса импровизации: были мобилизованы буксиры и яхты, рыболовные суда и лихтеры, пассажирские катера и речные трамвайчики с Темзы — все, что могло плавать. Началось стихийное движение частных граждан: каждый владелец судна любого типа, парового или парусного, если хотел, выходил в море и направлялся в Дюнкерк — под бомбы люфтваффе, но с надеждой спасти окруженных и прижатых к морю английских и французских солдат. «Британцы и французы… сегодня продемонстрировали героизм в лучших традициях обеих наций, — писал Буллит 30 мая. — Война не проиграна, и каждый самолет, спасенный сегодня, будет стоить сотни на следующий год» (спустя месяц генерал де Голль скажет в своем обращении к французам: «Мы проиграли сражение, но не проиграли войну»).

В начале июня на западном участке оборонительной позиции перед Парижем немцы форсировали Сену. К моменту окончательного разгрома французской армии и близящегося падения столицы Буллит, несмотря на распоряжение Рузвельта об эвакуации, принял решение остаться в Париже, чтобы помочь спасти город от разрушений и мародерства. Рузвельт настаивал на отъезде посла, ибо ему угрожала явная физическая опасность. Буллит неоднократно получал анонимные угрозы, а парижские коммунисты готовились к уличным боям (Кремль в итоге приказал французским товарищам не сопротивляться вермахту, а их газета «Юманите» призвала к братанию с немцами).

Билл, пережив очередную бомбежку, написал работавшему в госдепе судье Муру, другу его отца: «В течение многих лет у меня есть чувство, что я испытал гораздо больше в своей жизни, чем дано пережить человеку, поэтому мысль о смерти больше не волнует меня». Бывший премьер Эдуард Даладье получил у Билла согласие стать опекуном его сына в случае гибели политика (Даладье, как и Рейно, отправят в нацистскую тюрьму). Буллит, эвакуировав семьи сотрудников американского посольства в Бордо и уничтожив посольские шифры, телеграфировал 30 мая в госдеп: «Я постараюсь сберечь как можно больше жизней и не спущу флаг».

На следующий день Уильям Буллит отослал в Вашингтон нешифрованную телеграмму: «Спокойствие жителей Парижа, отдающих себе отчет, что они могут погибнуть через несколько дней, как невероятно, так и благородно… Дети по-прежнему катаются на тех же старых восьми осликах на Елисейских полях, другие сидят на солнышке, наблюдая за представлением Петрушки. Французы сейчас делают честь роду человеческому».

Только 3 июня 1940 года генеральный прокурор США принял решение санкционировать продажу части «избыточной» военной техники частным фирмам, которые могли перепродавать ее французам и англичанам. Вооружение с американских складов главным образом относилось ко временам Первой мировой войны. В тот июньский день американский посол находился во французском министерстве авиации. «Когда нам подали шерри и бисквиты, — писал Буллит, — раздалась сирена воздушной тревоги. Через минуту бомба упала в сотне ярдов от нас. Другая бомба попала прямо в крышу над нашей комнатой для приемов, но не взорвалась. Мы спускались в бомбоубежище среди летающих кусков стекла и гипса. Меня никак не задело и потерял я только свою шляпу и перчатки, которые все еще лежат рядом с неразорвавшейся бомбой».

Утром 10 июня, несмотря на дипломатические усилия американцев, фашистская Италия сделала выбор: Муссолини, боясь опоздать к разделу добычи, атаковал с юга агонизировавшую Францию. Накануне Буллит совершил поездку в деревушку Домреми, место рождения Жанны д’Арк. Посол опустился перед церковным алтарем на колени и возложил белые розы от имени президента США. Все понимали, что французам нужны не цветы, а американские самолеты. Буллиту оставались произносить утешительные речи: «Американцы знают, на чьей стороне правда, справедливость и порядочность, и на какой стороне ложь, жестокость и скотство. Слава Франции!» Немцы захватили деревню на следующий день.

«Государственная машина крутилась в обстановке полнейшего хаоса… все это производило впечатление какой-то бессмысленной, никому не нужной фантасмагории, — писал в мемуарах Шарль де Голль. — Неизбежность катастрофы не вызывала сомнения. Однако руководителям государства вся эта трагедия казалась тяжелым сном. Временами создавалось впечатление, что падение Франции с высоты исторического величия в глубочайшую бездну сопровождается каким-то демоническим смехом».

После эвакуации французского кабинета министров Уильям Буллит взял на себя функции главы гражданской администрации Парижа, провозглашенного открытым городом. Писатель Илья Эренбург, свидетель падения французской столицы, отметил в дневнике: «Это был мертвый город; ни машины, ни суета магазинов, ни прохожие больше не заслоняли зданий — тело, с которого сбросили одежду, или если угодно, скелет с суставами улиц. Строившийся в разные века, объединенный не замыслом зодчего, не вкусами одной эпохи, а преемственностью, характером народа, Париж напоминал каменный лес, из которого ушли мохнатые и пернатые жители».

Две телеграммы Буллита, посланные в Белый дом в один день, 11 июня, пылают гневом: «Эвакуация Парижа добавила миллион беженцев на юго-западе Франции, чьи жизни теперь зависят только от американской помощи. Вы помните, когда я три недели назад описывал состояние беженцев из Бельгии и Северной Франции, вы сказали, что запросите 20 миллионов у Конгресса для спасения их жизней…. Я считаю преступным бездеятельность Красного Креста и его провал организации помощи через Бордо… Советую вам сегодня же передать снабжение из рук Красного Креста под руководство одного из компетентных адмиралов американского флота… Вы не можете более терпеть некомпетентность чиновника или организации перед лицом умирающих мужчин, женщин и детей». Так с президентом Соединенных Штатов еще никто не разговаривал.

Вопрос о том, что Буллит нарушил распоряжение Рузвельта покинуть Париж неоднократно дискутировался американскими историками. Многие ставили дипломату в вину нежелание, подобно другим послам, следовать согласно протоколу за французским правительством. Этим он якобы утратил возможность влиять на ход событий. В те часы, когда посол США, ставший мэром великого города в его самый горький час, принял решение встретить представителей немецкого командования у одной из парижских застав, члены кабинета Рейно в суматохе разбрелись среди городков южной Франции. Госсекретарь Халл в беседе со своим заместителем А. Берлом заметил, что если бы Буллит эвакуировался из Парижа вслед за правительством, то ему пришлось бы «кружить, как гусю, которому попало по голове кукурузным початком».

Помимо исполнения функций мэра Парижа и дуайена оставшегося в городе небольшого дипломатического корпуса, Буллит по просьбе Рейно организовал эвакуацию части французского и бельгийского золотого запаса в Америку. Присланный Рузвельтом крейсер и два эсминца сопровождения вывезли сначала из Бордо в Касабланку, а затем — в Соединенные Штаты 250 миллионов долларов в золотых слитках французского казначейства.

Уильям Буллит был временным мэром Парижа в течение трех дней. 12 июня он написал Рузвельту: «Французы всегда будут помнить, что мы не сбежали, в отличие от других». Утром следующего дня посол должен был оговорить с представителем германского командования условия бескровной оккупации города. Встреча у заставы Сен-Дени, северо-западных ворот Парижа, не состоялась — приехавший полковник немецкого генштаба был убит французским подпольщиком. Гитлер, лично знавший полковника, зашелся гневом: «И это обещания Буллита о сохранении жизней и имущества?!» Дипломату потребовался немалый запас выдержки и блестящего немецкого, чтобы договориться о новой встрече.