След черного волка - Елизавета Дворецкая

– Это что же мы – на Угру поедем жить? – робко подала голос из темноты Ясна.

– Вы пока нет, – ответил Красовит. – С отцом останетесь. Сперва я сам с дружиной поеду. Двор поставим, оглядимся, что и как. На другое лето, может, заберу и вас. Ну, готова лежанка? Наговорился я сегодня по уши, спать хочу.

Хвалис поднялся и ушел прочь, к своей жесткой постели в темной клети чужого двора. Казалось, в ней одной воплотилось все его унижение и разбитые в прах надежды.

Месяц травень шел к концу, а Лютава все жила в Ратиславле, ожидая возвращения брата. Работы было много, и время шло быстро. Уже гоняли скотину на луг, мужики перепахивали прошлогодние палы. Закончили сеять жито, настала очередь льна и конопли. Расцвела рябина – пышные соцветья обещали хороший урожай льна. Русавка явилась из леса, заткнув цветущие гроздья за венчик, вся в облаке бело‑золотистых цветов, и девки, подражая ей, гурьбой бросились за тем же самым. Молигнева сходила посмотреть землю на распаханных и унавоженных льнищах и объявила: пора.

Наутро все девки высыпали из домов с тщательно расчесанными, но незаплетенными косами, женщины надели праздничные сряды, полыхающие всеми оттенками красного. Посев льна был из самых любимых женщинами событий года – как и все, что связано с прядением и рукодельем. Этот день кладет начало главным женским работам года, в конце которого ждут новые, белые, будто лебяжье перо, сорочки и рушники, – потому он всегда вызывает такой душевный подъем. Все были веселы, взбудоражены, девки носились туда‑сюда, гоняясь друг за другом, будто вилы в облаках распущенных волос. Старухи, с осторожностью несущие, запрятав в рукава, по два печеных яйца каждая, ворчали и бранились, боясь, как бы не толкнули.

Все тянулись в избу младшего Велетурова сына Турогнева, которого бабы вчера избрали сеятелем. Начинал сеять всегда князь, но сейчас его не было дома, поэтому в таких случаях выбирали самого красивого и удачливого мужика из ближайшей княжьей родни. Каждая хозяйка несла ему по два яйца – так положено. Входя и кланяясь, они подавали яйца Турягиной жене Вестиславе, тоже одетой в праздничную красную поневу и нарядный навершник, вышитый и отделанный красным шелком. Эту «дань» она складывала в корзину и качала головой, смеясь: Туряга лопнет, если все это съест!

В поля отправились толпой: впереди Туряга, в новой беленой рубахе, с решетом семени, с топором за поясом, за ним жена с корзиной яиц, следом прочие Ратиславичи, мужчины и все женщины, от старых бабок до девчонок. Мужчины несли семена в решетах, женщины – грабли. Сначала пришли на княжье льнище: начинать надлежало отсюда.

– Давай, скидавай портки! – смеясь, предложила мужу Вестислава, и все женщины вокруг поддержали ее одобрительными криками.

Туряга снял портки, завязал веревочками штанины, и Вестислава стала осторожно пересыпать в них льняное семя. В каждую штанину незаметно подложили по печеному яйцу. Три яйца закопали в борозды, чтобы подкормить землю, два дали съесть сеятелю, а потом принялись за дело. Туряга бросал семена, а Вестислава, идя за ним, заравнивала граблями борозды, чтобы не поклевали птицы. Прочие разошлись по своим льнищам и тоже принялись за работу: каждый большак съел два яйца, два‑три закапывались, потом выходил сеять, неся семена в завязанных портках.

Вечером, на закате солнца, все женщины и девушки снова собрались на княжеском льнище и встали в круг, живым кольцом охватывая свежезасеянные борозды.

– Уж мы сеяли, сеяли ленок! – запела Молигнева, и все подхватили за ней, держась за руки и двигаясь по кругу.

– Мы пололи, пололи ленок! – опять запела Молигнева, наклоняясь и делая вид, будто дергает из борозды зловредные сорняки, молочай, хвощ и сурепку, что так мешают расти драгоценным стеблям.

– Мы пололи, пололи ленок! – пели за ней остальные, ясно помня, как болят руки от прополки, которой, увы, и в этом году не миновать. – Мы пололи, приговаривали…

– Уж мы рвали, мы рвали ленок… – Молигнева принялась показывать, будто дергает стебель, который так просто вытащить из земли, но так трудно разорвать.

– Уж мы рвали, приговаривали…

Одно за другим ратиславльские женщины показывали, как будут мочить лен, обмолачивать, трепать, чесать, прясть, пением и обрядовым танцем заклиная землю и дух растения все сделать как надо, как всегда, как заведено, чтобы по зиме были новые холсты, а потом – новые рубахи, убрусы, рушники. Даже маленькие девчонки прыгали и подпевали, запоминая порядок работ. Этот оборот повторялся уже тысячи раз и был неизменным, как сама смена времен года. Сеянье, прополка, дерганье, мятье, прядение – снова и снова, от весны через лето и осень к зимнему ткачеству – будто спицы годового колеса, круглого и бесконечного, как само время.

Потом уселись на меже и принялись есть все те же печеные яйца.

– Вот, девки, вам и приданое вырастет! – Любовида потрепала по голове племянницу, Золотаву.

Уже совсем скоро, на Ярилу Сильного, той предстояло впрыгнуть в поневу, что означало, что она созрела и стала взрослой, и потом в следующие три года усиленно готовить приданое.

– А кой‑кому уже и стараться незачем! – Ветлица метнула косой взгляд на Лютаву. – У них уже давным‑давно все готово, на три свадьбы хватит. Одна беда – жениха нет.

– Жених – не камешек, на берегу не подберешь! – засмеялась Обиляна.

– Тебе завидно, что ли? – Милодара, четырнадцатилетняя внучка Велетура, вскочила на ноги.

Это была не слишком красивая, но пылкая и бойкая девица; из всех многочисленных сестер она больше всех обожала Лютаву, горше всех плакала, когда ту увезли на Десну, и радовалась, когда та вернулась.

Ее горячность несколько удивила Лютаву. А Милодара знала, что Ветлица имеет в виду: между сестрами такие разговоры шли уже давно, с самого возвращения Лютавы от жениха.

– Да чему ж тут завидовать? – отозвалась одна из Богорадовых внучек, Светлава, подруга Ветлицы. – Да кабы меня до этаких лет замуж не взяли, я бы… утопилась бы от позора!

– Ну что ты на нее напустилась! – одернула ее Еленица, круглолицая рассудительная девушка. – Лютава – волхва, ее муж все равно что Велес сам.

– А если волхва, зачем из леса вернулась? Отпускали ее к жениху, а она назад приехала! Ну, пошла бы младшей женой, все лучше, чем колодой дубовой тут лежать, всех сестер позорить! Ей уже почти девятнадцать лет, а это… это же все равно что сто!

– Да ты сдурела, девка! – Лютава наконец опомнилась от удивления и вскочила. – Не слишком ли ты расхрабрилася! Один разочек тебя в Лады посадили, ты уж и думаешь, твой пирог краше всех упекся! Да я тебе сейчас косы повыдеру, ни один вдовец убогий на тебя не глянет!