Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

Конфуций был одержим древнекитайской идеей спасения человека (мужчины) после смерти, и для него все остальные «удовольствия» земной жизни – включая отношение к женщине – не имели никакого значения. Кроме одного принципиального вопроса, который без женщины решить было невозможно: рождение сына. И в этом отношении – в своей трактовке всего женского – Конфуций имел 100 % монашеский менталитет. Женщину Конфуций никогда не понимал и даже не задумывался об этом (например, о судьбе женщины в Китае).

Относительно иероглифа Сяо напомним читателю еще раз слова нашего блестящего специалиста по древнему Китаю – преждевременно ушедшего из жизни Василия Михайловича Крюкова («Текст и ритуал», стр. 148, 149):

Категория Сяо <…> впервые упоминается именно в эпиграфических источниках Западного Чжоу. Как известно, термин Сяо, понимаемый как «сыновняя почтительность», стал одним из основных понятий конфуцианской этики и в этом качестве прочно вошел в духовную культуру традиционного Китая. Между тем, изначальная семантика Сяо несколько отличалась от того значения, которое было приписано этому слову в эпоху Конфуция (но не самим Конфуцием! – Г. Б.). Во-первых, в западночжоуском обществе под термином Сяо понималось смиренное отношение ко всем предкам, а не только к собственным родителям. А во-вторых, и это главное, категория Сяо была наделена чисто практическим смыслом, так как увязывалась с культовым обслуживанием духов предков в ходе жертвенных церемоний. В надписях на бронзе иероглиф Сяо главным образом употребляется в составе выражения сян Сяо (букв.: «приносить в качестве жертвы свое смирение», или «жертвенно выражать свою почтительность»), которое по существу означает «совершать жертвоприношение». <…> Идея Сяо – это идея этическая. В основе ее – осознание того, что для предков важна не столько материальная жертва, как самый дух смирения в человеке, жертвы приносящем, переживание им внутреннего долга перед усопшими. Но в то же время раннечжоуской категорией Сяо нам определенно дается понять, что ее творцы не знали иного способа изъявить почтительность предкам, кроме как через посредство конкретных религиозных обрядов.

«Иного способа» не знали не только китайцы, но и все другие народы, которые совершали жертвоприношения богам или духам. Ибо другого способа просто не существует, как не существует, например, какого-либо иного способа питания человека, нежели что-то съесть или выпить. Чжоуское Жэнь и Иисусова молитва – это тоже «способы» питания, правда, уже с использованием изобретенной человеком «мясорубки».

И еще одно очень важное замечание относительно темы Сяо: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Высокомерный, гордый, имеющий «мнение о себе» человек никогда не узнает, что такое Дэ, – он никогда не получит опыт Вэнь, а значит – «Рай» для него закрыт, что бы он ни делал в своей жизни, как бы ни «молился» в церкви, синагоге или мечети и сколько бы ни «жертовал на храм». И это – аксиома любого подлинного духовного пути. Всё остальное – второстепенное. Наше европейское «чувство собственного достоинства» с подлинным духовным путем не совместимо. Как не совместимо и китайское выражение: «потеря лица». Именно эти два «сатанинских чувства» роднят европейцев и китайцев в части невозможности достижения ими состояния Вэнь. И только когда в человеке начинает просыпаться неожиданное, искреннее, острое и непроизвольное сострадание к чужому горю – к иноверцу, к бомжу, к человеку или собаке – это означает, что «айсберг» нашей дьявольской гордости начинает подтаивать и у нас появляется надежда на исцеление «духа».

В настоящем суждении мы встречаемся с исчезновением из текста так называемого «табуированного» иероглифа ти (БКРС № 8007) – «уважать старших (прежде всего старшего брата)», «почтительно относится к старшим», – который заменен на иероглиф ди, «младший брат». Практика запрета записи того или иного иероглифа известна в Китае с давних времен – начиная от первого императора Цинь Шихуанди. Произнесение или запись имени того или иного властителя империи или какой-то его сакральной даты ставились под запрет исходя из представлений китайцев о возможном нанесении вреда человеку через упоминание его имени. И в этом китайцы были близки к древним египтянам. Поэтому вместо того иероглифа, который мог первоначально стоять в тексте, но который совпадал с именем царской особы, подбирался другой – чаще всего омоним, причем как правило, знак с незначительно отличающейся графикой. Иероглиф ти (табуированный) и ди (присутствующий в тексте) в древности имели одинаковое произношение и сегодня графически отличаются только дополнительным наличием знака «сердце» в иероглифе ти. По установившейся в Китае традиции канонический текст Лунь юй все эти тысячелетия (и даже в современных изданиях) воспроизводился и воспроизводится с заменой табуированных иероглифов на подставные.

И здесь следует сделать важную оговорку. По причине непонимания комментаторами фрагментов текста (а следовательно, возникала необходимость придумывать какую-то «логику» прочтения), а также в связи с изменяющимися во времени идеологическими установками империи, этот предлог «табуирования» мог сознательно использоваться для целенаправленного изменения первоначального смысла. То есть ученые книжники империи могли авторитетно решить, что тот или иной «неподходящий» иероглиф на самом деле является древней заменой другого, истинного, но табуированного. С таким явлением в тексте Лунь юй мы еще столкнемся.

Из суждения вытекает, что через внешние религиозные обряды, которые зафиксированы в ритуале Ли, человек вырабатывает в себе то «смиренное состояние души», которое и есть корень (бэнь) для правильной практики Жэнь. От «внешнего» – от ритуала Ли, понимаемого в духе Западного Чжоу, – ученик идет к «внутреннему», к тому, что пытался воспитать в своих учениках Конфуций, – к Жэнь, к постоянному внутреннему монологу или предстоянию «духам верха».

То, что такой человек не представляет никакой угрозы для государства – а именно эта интересная мысль «торчит, как заячьи уши», во всем суждении – это, конечно, несомненный «плюс», если читать Лунь юй глазами идеологов государства. Тот «плюс», который во многом способствал выбору «конфуцианства» в качестве новой идеологии империи. Но при этом следует помнить о двух разных значениях иероглифа шан: подлинном («духи верха»), и для «внешних» (социальные «верхи» государства).

Если говорить об изначальной базовой мысли этого суждения (а это, бесспорно, идет от самого Конфуция), то здесь – полная аналогия монашескому подвигу в христианстве: через смирение – к постоянному внутреннему предстоянию Богу с помощью «творения» Иисусовой молитвы. Конфуций прекрасно знал, чего он добивается: если ученик будет честным перед самим собой, – если он не будет лицемерить, обманывать и увлекаться исключительно внешним, если его Сяо и ти будут действительно искренними, – в таком случае его внутреннее состояние обязательно, и причем естественно, перерастет в Жэнь. А это, в свою очередь, дарует ему Дэ («благодать») в виде награды от тех духов предков, которым он жертвует своим искренним смирением. То есть,