Манящий запах жареной картошки - Ирина Степановская

На ее лице мелькнула и тотчас погасла улыбка — последняя ее улыбка, которую мне довелось увидеть.

— Теперь я могу рекомендовать тебя всем моим знакомым как классного специалиста!

— Ты ужасная эгоистка! — заорал я. — Пусть ты не могла полюбить меня! Но у тебя не было желания осчастливить даже какого-нибудь котенка, мышонка… Даже черепашку! — Я совсем запутался в этом зверье и уже чуть не плакал от бессилия, от отчаяния.

— Правильно говорят, что когда профессионалы начинают заниматься личными делами, они становятся идиотами! — спокойно сказала она. — Я хотела испытать страсть — и я ее испытала! И я думаю, что теперь смогла бы убить, украсть, обесчестить себя и мне было бы совершенно не стыдно!

Она словно гордилась сказанными словами!

— И в конце концов, ведь я же с тобой оказалась возле этого казино! — Она опять как-то криво ухмыльнулась.

— А тебе никогда не было жалко меня или своего мужа?

Она спокойно подняла бровь.

— Ведь мы в ответе за тех, кого приручили, — ответила Анна.

Она повернулась и пошла прочь. Но все-таки в ее фигуре была еле заметная растерянность — ведь не каждый же день ей случалось проигрывать по нескольку тысяч долларов. А впрочем, может, я ошибался и у нее просто устали ноги, в туфлях на высоких каблуках.

Я вышел на дорогу, поймал для нее машину и дал шоферу последний стольник. Она мне даже не кивнула. Адрес ее я тоже назвал сам.

Потом я звонил ей еще много раз, но никто не подходил к телефону, и только через месяц я услышал голос ее мужа. Он говорил так, будто только что вернулся с похорон:

— Анны нет, она в казино.

Когда из дома исчезла вся посуда, тряпки, золото и другие сколь-нибудь ценные вещи, родственники поняли, что надо принимать кардинальные меры. Анна к тому времени переключилась уже на простенькие игровые автоматы. Она вставала утром, когда муж уходил на работу, и в старом пальто, которое уже невозможно было продать, шла на дешевый рынок, где были установлены автоматы в вонючем душном зале, и начинала играть. Кое-какую мелочь для игры ей удавалось напопрошайничать накануне у входа в метро. К полудню ее обычно выгоняли, потому что к этому времени в заведение подтягивались более денежные игроки.

Ничего не оставалось делать, как поместить Анну на лечение. Ее страсть к игре пытались вылечить сильнодействующими лекарствами. От них ее психика тормозилась, а тело и лицо раздувались, как влажный пузырь, и скоро она с трудом могла поднести к голове руку.

Через некоторое время Анна уже не хотела не только играть, но и читать, есть, пить и разговаривать.

«Они ее загубят!» — безмолвно кричал я в черноту ночи, мотая головой по жаркой, душной подушке.

Всю осень и зиму Анна провела в больнице. К весне же муж отвез ее в реабилитационный санаторий. Я несколько раз приезжал к ней. В сущности, это уже был другой человек. По взглядам окружающих я понял, что ее здесь не любят и что, наверное, ей приходится тяжко.

Она как-то сразу, резко постарела. Однажды я увидел со стороны, как Анна смахнула со стола в пригоршню хлебные крошки и вынесла на веранду кормить птиц. Вот уж чего раньше она не сделала бы никогда! Воробьи и голуби тут же подлетели к ее ногам и стали жадно склевывать корм, а она, не замечая меня, смотрела на них оплывшими, слезящимися глазами. Странный контраст между молодой весенней природой и этой раздутой, почти пожилой женщиной, отгоняющей слишком навязчивых птиц, для того чтобы подкормить более слабых, поразил меня. Сердце мое сжалось от чувства жалости и вины. Но тут же, к своему ужасу, я почувствовал, как со страшной скоростью из него, из обоих предсердий и желудочков, истекает и улетучивается моя такая сильная и странная любовь к Анне. Любовь, которая держала и мучила меня весь этот долгий год, не позволяя ни полноценно жить, ни работать, ни смотреть на других женщин.

Не выйдя из своего убежища, не дав о себе знать, я повернулся, ушел и больше ни разу не приезжал в санаторий.

Однако в конце лета, устраивая своего очередного пациента на консультацию в большой медицинский центр, я снова увидел Анну. Я подошел как раз в то время, когда у центрального входа ее бережно высаживал из машины муж. Она опять была в сером брючном костюме, но уже другого фасона и значительно большего размера — видимо, после больницы она не смогла восстановить форму. За темными очками скрывались ее серые глаза, я, конечно, сразу узнал и почти прежнее равнодушное выражение ее лица, и спокойные движения. По всей вероятности, муж ее не хотел меня видеть, но Анна, повелительно махнув рукой в мою сторону, велела ему подвести меня к ней. Она протянула мне руку.

— Ты был прав! — сказала она. — Я жалею, что не послушала тебя раньше. Жизнь без страстей комфортнее и милее.

Не требуя от меня ни ответа, ни какой-либо реакции на свои слова, она отпустила меня легким, освобождающим жестом, и я больше не заметил ничего старушечьего в ее поведении. Пока она говорила со мной, муж деликатно отошел от нас и открыл в машине заднее окно. Из него тут же высунулась взволнованная пасть слюнявого серого в крапинку молодого дога. Завидев меня рядом с хозяйкой, дог неуверенно, по-щенячьи, но уже громогласно тявкнул, и Анна, полуобернувшись, лениво сказала ему:

— Ну, Тоби, замолчи!

Муж с готовностью вынул из багажника мягкую тряпку и вытер серому Тоби слюнявые брыли. Я откланялся и пошел к своему пациенту. Анна же, взяв мужа под руку, медленно зашагала к больничному подъезду. Повернувшись еще раз в ее сторону, я заметил, что у нее очень сильная одышка.

И еще раз, года через полтора, уже будучи счастливо женатым на другой своей молоденькой пациентке, я опять встретил ее мужа. На этот раз он был один, и я не сомневался, что он хотел избежать встречи со мной. Честно сказать, я тоже не мечтал его видеть. Мы поравнялись и уже были готовы разойтись, сделав вид, что не знаем друг друга, как вдруг он, странно дернув похудевшей и постаревшей головой, повернулся и преувеличенно низко поклонился мне.

— Все психотерапевтствуете? — Он побледнел, и я увидел, что его душит страшная злоба.

«Неужели Анна опять играет?» — чуть не вырвалось у меня, но, к счастью, я промолчал. Он, этот несчастный, умный человек, угадал мой вопрос.

— Она умерла, — сказал он. — Четыре месяца назад. Эти чертовы лекарства окончательно подорвали ей сердце. Оно у нее с детства было слабенькое.

Он повернулся и пошел прочь.

«Никто не может предвидеть всех обстоятельств!» — хотел было крикнуть я, но он, согнув спину, быстро ушел, не желая ничего слушать.

Июль — сентябрь 2004 г.

— Сереженька! Что будешь делать в выходные? — Это звонила Марина, жена Алешки, школьного друга Сергея. Он знал ее, как и Алешку, сто лет. Маринин голос звенел от возбуждения, от предвкушения двух счастливых, свободных летних дней.