Ночная тьма - Агата Кристи

— Не очень, — признался я. — И тем не менее.., по-моему, якое-что понимаю.

— Вполне возможно. — В его глазах появилось любопытство.

Мы еще раз ездили на Ривьеру. К тому времени строительстводома было уже почти завершено. Не буду его описывать, потому что вряд ли мнеэто по силам, могу только сказать, что в нем было.., нечто особенное, и был онпрекрасен, это я понял. Этим домом можно было гордиться, показывать людям, житьв нем с любимым человеком. И вдруг в один прекрасный день Сэнтоникс сказал мне:

— Знаете, вам я, пожалуй, согласился бы построить дом. Мнекажется, я знаю, какой дом вам хотелось бы иметь.

Я покачал головой и честно признался:

— Я и сам этого не знаю.

— Вы, может, и не знаете, зато я знаю. — И добавил:

— Жаль, что у вас нет денег.

— И никогда не будет, — сказал я.

— Это еще неизвестно, — откликнулся Сэнтоникс. — Рожденный вбедности отнюдь не всегда остается бедняком навсегда. Деньги — странная штука.Они идут к тому, кто их сильнее хочет.

— Чтобы разбогатеть, мне не хватает ума, — вздохнул я.

— Честолюбия вам не хватает — вот в чем беда. Вообще-то оноу вас есть, но пока еще не проснулось.

— Что ж, — отозвался я, — в таком случае, как только я егоразбужу и накоплю денег, я приеду к вам и попрошу построить мне дом.

— К сожалению, я не могу ждать… — вздохнул он. — Не могупозволить себе пребывать в ожидании. Мне отпущен короткий срок. Еще один-двадома, не больше. Никому не хочется умирать молодым, но порой приходится… Ладно,все это пустые разговоры.

— Значит, мне нужно побыстрее разбудить свое честолюбие.

— Не стоит, — сказал Сэнтоникс. — Вы человек здоровый,живется вам весело. Зачем же что-то менять?

— Да если бы даже и захотел, ничего бы не вышло, — с грустьюотозвался я.

В ту пору я именно так и считал. Но мне нравилось, как яживу, а жил я, повторяю, весело, и здоровье у меня было отменное. Я часто возиллюдей, у которых водились деньги, заработанные тяжким трудом, а вместе с нимизаработаны язва желудка, грудная жаба[2] и многое другое. Я же сам отнюдь несобирался перенапрягаться. Конечно, старался работать не хуже других, но неболее того. И честолюбия у меня не было, или, во всяком случае, так мнеказалось. Зато у Сэнтоникса же честолюбия, по-моему, было в избытке. Оно изаставляло его проектировать и строить дома, делать эскизы и многое другое, дляменя непостижимое.., а заодно и забирало у него все физические силы. Он вообщебыл не слишком вынослив от природы. Порой мне приходила в голову несуразнаямысль, что он просто загоняет себя в могилу этой своей бесконечной работой, вкоторой выкладывается на всю катушку. Я же работать не хотел — вот и все. Яработу презирал, совершенно ею не дорожил. Считал, что ничего хуже работычеловечество не изобрело.

О Сэнтониксе я думал довольно часто. Он занимал мои мысли,пожалуй, больше остальных моих знакомых. Странная вещь — человеческая память.Уж очень она избирательна. Человек помнит то, что хочет помнить. Сэнтоникс идом, построенный им на Ривьере, та картина в лавке на Бонд-стрит, руины старогоособняка под названием «Тауэрс» и рассказ о Цыганском подворье — все это яотлично запомнил! Еще я хорошо помнил девушек, с которыми встречался, и поездкуза границу, куда возил клиентов. Клиенты же были все одинаковы — скучные. Они Всегдаостанавливались в одних и тех же отелях и заказывали одни и те же безвкусныедиетические блюда.

Меня по-прежнему не покидало странное ощущение, словноожидание чего-то особенного, какого-то предложения или события. Не знаю, какполучше описать это ощущение. Наверное, на самом деле я искал свою единственную— я имею в виду не просто добропорядочную девушку, на которой можно было быжениться и которая пришлась бы по вкусу моей матери, дяде Джошуа и кое-кому измоих приятелей. Но в ту пору я еще ничего не смыслил в любви. Зато недурноразбирался в сексе. Как, впрочем, и все мои ровесники. Мы слишком много об этомговорили, слишком много слышали, а потому принимали все эти откровения чересчурвсерьез. Мы — я и мои приятели — понятия не имели, что это такое — когдаприходит любовь. Мы были молоды и полны сил, мы глазели на встречных девушек,оценивая их фигуры, ножки, взгляды, брошенные на нас, и думали про себя:«Согласится или нет? Стоит ли тратить время?» И чем больше девушек бывало уменя в постели, тем больше я хвастался. Чем большим молодцом меня считалидрузья, тем большим молодцом я считал себя сам.

Я и не подозревал, что все мои подвиги не имеют ничегообщего с любовью. Наверное, рано или поздно прозрение приходит к каждому — инаступает внезапно. И ты уже не думаешь, как бывало: «Эта малышка, пожалуй, мнеподходит… Она должна стать моей». Я, по крайней мере, испытывал совсем иноечувство. Я и понятия не имел, что это произойдет так стремительно. Что я сразупойму: «Вот девушка, которой я принадлежу. Я в ее власти. Полностью инавсегда». Нет, мне и в голову не приходило, что так получится. Один старыйкомик вроде бы часто повторял такую шутку: «Ко мне однажды уже приходилалюбовь. Я почувствую, что она вот-вот заявится снова, срочно сбегу куда-нибудьподальше». То же самое и со мной. Если бы я знал, если бы я только мог знать, кчему все это приведет, я бы тоже сбежал! Если бы, конечно, был умнее!

Я помнил про аукцион на Цыганском подворье. До него осталосьтри недели. Я успел дважды съездить на континент — раз во Францию и раз вГерманию. Именно в Гамбурге и наступил критический момент. Во-первых, мнеосточертела супружеская пара, которую я возил. Они олицетворяли собой все, чтоя ненавидел. Они были грубыми, неприятными внешне, ни с кем не считались ивызвали во мне только одно желание — немедленно покончить с моей лакейскойработой. Разумеется, я никак не проявлял своих чувств. Они мне былиотвратительны, но я, естественно, не показывал виду. Зачем же портить отношенияс фирмой, на которую работаешь. Поэтому я просто позвонил своим пассажирам вотель, сказал, что заболел, и дал телеграмму в Лондон с тем же сообщением,добавив, что могу оказаться в больнице, а потому прошу прислать мне замену.Никто не мог ко мне придраться. А поскольку я никого особенно не интересовал,то проверять они не стали, по-видимому, полагая, что я лежу с высокойтемпературой и потому не в силах сообщить дополнительные сведения. Повозвращении в Лондон я бы смог наплести им кучу небылиц о том, как тяжко болел.Но я не собирался этого делать. Я был сыт по горло шоферской деятельностью.