Ночная тьма - Агата Кристи

— Превосходный образец живописи, — сказал человек, продолжаядержать в руках картину.

— Сколько? — быстро спросил я.

От его ответа у меня перехватило дыхание.

— Двадцать пять тысяч, — тихо сказал он. Я умею делатьхорошую мину при плохой игре и потому и бровью не повел. По крайней мере, мнетак показалось. Он назвал какую-то фамилию, по-видимому иностранную. Наверное,фамилию художника, и добавил, что картина попала к ним откуда-то из провинции,и ее хозяева и понятия не имели, что это такое. Я держался как мог.

— Деньги немалые, но картина, наверное, того стоит, —вздохнул я.

Двадцать пять тысяч фунтов. Курам на смех!

— Да, — тоже вздохнул он. — Конечно. — И, осторожно опустивкартину, поставил ее обратно в витрину. — У вас неплохой вкус, — заметил он.

Я почувствовал, что мы с ним понимаем друг друга.Поблагодарив его, я вышел на Бонд-стрит.

Я не мастер описывать — во всяком случае, до настоящегописателя мне далеко. Вот, например, картина, про которую я рассказывал. Ничегоособенного на ней вроде не было. То есть, хочу я сказать, никаких особых мыслейона не вызывала, ни о чем не говорила, но тем не менее я чувствовал еезначимость, понимал, что она — нечто очень весомое и важное. Встреча с этойкартиной была настоящим событием в моей жизни. Точно так же, как и Цыганскоеподворье. Не меньшую роль сыграл в моей судьбе и Сэнтоникс.

Пока я еще ничего о нем толком не рассказывал. Но вы,наверное, уже догадались, что он был архитектором. До него я с архитектораминикогда не встречался, хотя кое-что соображал в строительном деле. НаСэнтоникса я наткнулся в период моих блужданий. А именно в ту пору, когда работалшофером, возил богатых людей. Мне довелось побывать и за границей: дважды вГермании — я немного знаю немецкий, и дважды во Франции — по-французски я тожекое-как болтаю, и один раз в Португалии. Пассажиры мои были в основном пожилыми— то есть с хорошими деньгами и плохим здоровьем.

Когда возишь таких людей, начинаешь понимать, что деньгивовсе не гарантируют райской жизни. И у богатых людей бывают сердечныеприступы, и потому им надо все время глотать какие-то таблетки. А в отелях ихтоже порою невкусно кормят или плохо обслуживают, из-за чего возникаютскандалы. Почти все богачи, которых мне довелось знать, были людьминесчастными. Неприятностей у них по горло. То с налогами, то с размещениемкапитала. Послушали бы вы, о чем они беседуют между собой или с друзьями!Постоянное беспокойство — вот что загоняет их в могилу. И в любви они тожеособой радости не находят, заполучая себе в жены либо длинноногих блондинок,которые сразу же после свадьбы начинают наставлять им рога, либо вечно ноющихуродин, которые то и дело их поучают. Нет, по мне, лучше оставаться самим собой— Майклом Роджерсом, который любит путешествовать и время от времени завязыватьинтрижки с хорошенькими девушками.

Денег при таком образе жизни у меня, разумеется, былонегусто, но я не жаловался. Жилось мне весело и привольно. Не знаю, конечно,как было бы дальше, ибо подобное отношение к жизни проходит вместе смолодостью. Нет молодости, и веселье уже не в радость.

Но в глубине души у меня таилось смутное желание..,обладать. Чем именно, я не знал и сам… Однако, продолжая начатую уже историю,расскажу об одном старике, которого часто возил на Ривьеру. У него там строилсядом. Вот он и ездил смотреть, как идут дела. Архитектором у него был Сэнтоникс.

Я так и не знаю, кем Сэнтоникс был по национальности.Сначала я считал его англичанином, хотя такой странной фамилии мне ни разу недоводилось слышать. Нет, англичанином он, пожалуй, не был. Скорей всегоскандинавом. Со здоровьем у него было неважно — я сразу это заметил. Он былмолодой, светловолосый, с худым и каким-то странным лицом — то ли чутьперекошенным, то ли асимметричным. С клиентами он особо не церемонился. Вы,наверное, думаете, что поскольку они платили деньги, то заказывали и музыку?Как бы не так. Они боялись Сэнтоникса, потому что тот всегда был уверен в своейправоте.

Помню, когда я в первый раз привез своего старикана, он какглянул на то, что уже было готово, так прямо закипел от злости. Пока я крутилсявозле них, выполняя обязанности то шофера, то лакея, мне довелось урывкамислышать их разговор, и очень скоро я стал побаиваться, как бы мистераКонстантина не хватил удар.

— Вы все сделали совсем не так, как я велел! — кричал он. —И потратили слишком много денег. Слишком много! Мы так не договаривались.Выходит, дом обойдется мне куда дороже, чем я рассчитывал?

— Совершенно верно, — ответил Сэнтоникс. — Но деньги длятого и существуют, чтобы их тратить.

— Еще чего! Тратить! Вы не имеете права выходить за рамкиопределенной мною суммы, понятно?

— Тогда у вас не будет такого дома, какой вы хотите, —сказал Сэнтоникс. — Только я знаю, что именно вы хотите. И строю дом, которыйвам нужен. И мы с вами оба это знаем. Бросьте скряжничать и препираться. Вамнужен роскошный дом, и вы его получите — будете потом показывать друзьям,которые умрут от зависти. Я берусь строить далеко не всем, я вам об этом ужеговорил. Мне важны не только деньги, но и творческое удовлетворение. Ваш дом небудет похож на другие дома.

— Это ужасно! Ужасно!

— О нет. Ужасно то, что вы сами не знаете, чего хотите. Покрайней мере, такое создается впечатление. На самом же деле вы знаете, чегохотите, и просто не можете представить. Не видите этого. А я — вижу. Я всегдапонимаю, что люди ищут и что они хотят. У вас есть чутье на красоту. Этукрасоту я вам и подарю.

Он говорил, а я стоял рядом и слушал. И понемногу тоженачинал видеть, каким необычным будет этот дом, который строился среди сосен наберегу моря. Его окна вопреки обыкновению выходили не на море, а на просветмежду горами, на крошечный кусочек неба. Это было странно, непривычно и прекрасно.

Когда я не был занят, Сэнтоникс иногда со мной заговаривал.

— Я строю дома только тем, кому пожелаю.

— То есть богатым, хотите сказать?

— Но людям небогатым строительство дома не по карману.Однако деньги меня интересуют постольку поскольку. Мои клиенты должны бытьсостоятельными, потому что дома, которые я строю, стоят недешево. Сам по себедом еще ничто. Ему нужна оправа, которая не менее существенна, чем сам дом.Красивый камень, рубин или изумруд, — это всего лишь красивый камень. Он ничегособой не представляет, ибо, пока нет оправы, он не может служить украшением. Нои оправа должна быть достойна прекрасного камня. Дому такой оправой служитландшафт, окружающая его природа, которая, пока существует сама по себе, ничегособой не представляет. Но как только в нее вписывается дом, она становитсяоправой для редкостного брильянта. — Он посмотрел на меня и рассмеялся. —Понятно?