Сосновые острова - Марион Пошманн

Молодой человек отвернулся от сумки и попытался вскарабкаться на решетку. Но едва он занес ногу, как к нему подошел Гильберт. Юноша вздрогнул, отодвинулся от решетки, выпрямился и начал смущенно и низко кланяться. Гильберт произнес по-английски самую вежливую фразу, которую только мог придумать, что-то вроде: простите, что помешал. Нисколько не помешали, пробормотал юноша, все так же кланяясь, совсем не помешали. А вот что помешало, и за это молодой человек бесконечно извиняется, что поколебало его решение, так это тот яркий свет, которым в последнее время оснащают вокзалы, это голубое светодиодное сияние, которому приписывают благотворное воздействие на людей — якобы от него повышается настроение, это свет позитивный и дружелюбный, специально придуманный для таких людей, как он. Тем не менее молодой человек полагал, что ему удастся отвлечься от этого позитивного освещения и привести в исполнение свое намерение. Просит прощения. Не справился.

По-английски юноша говорил скверно. И смущенно теребил свою бородку, которая подпрыгивала вверх, когда он говорил. Треугольник, обращенный вниз, утверждают исследования, на человеческий мозг действует как сигнал угрозы. Но эти жалкие волоски еще не успели образовать правильный треугольник. Гильберт решил тему бороды пока вообще не затрагивать.

Он, Гильберт, наблюдал за молодым человеком, пояснил Гильберт, юноша так заботится о своей сумке, что хочется выразить ему уважение. Очевидно, он человек долга. Наверняка всеми силами служит на пользу государству и обществу. Он, Гильберт, от лица всех иностранцев хочет поблагодарить его, ведь Япония — страна в превосходном состоянии и в чистоте, без единого дурного запаха и открытая для туристов.

Гильберт где-то читал, что самоубийц надо отвлекать разговором. Особенно это справедливо в Японии, где по причине изящных манер просто невозможно, чтобы молодой человек не ответил на вопрос старшего по возрасту, даже если ни слова не понимает из этого вопроса.

Козлиная бородка задрожала, юноша взял свою сумку и последовал за Гильбертом к выходу.

Йоса Тамагочи собирался броситься под поезд, потому что боялся, что не сдаст экзамены. В сумке лежало прощальное письмо, каллиграфически написанное и датированное. Он изучал нефтехимию, учился хорошо, но, видимо, недостаточно хорошо. Из страха общественного провала он отпустил бороду, чтобы ни одна фирма не приняла его на работу. Тогда в случае неудачи он все свалил бы на бороду, а если бы, наоборот, повезло и его бы приняли на работу, он просто сбрил бы бороду, чего проще. Но теперь экзамен нагнал на него такого ужаса, что его как будто парализовало, он не мог не то что выучить что-нибудь, а вообще думать был не в состоянии. Какой уж тут экзамен. Родители его владели маленьким чайным магазином и трудились день и ночь, чтобы сын мог учиться в университете. И вот теперь он, их единственный ребенок, так разочарует своих родителей.

Йоса осторожно отпил пива. Гильберт отвел его в суши-бар, где сам сегодня обедал, купил несчастному поесть и задал несколько тактичных, не слишком личных вопросов. Йоса отвечал, как отвечает служащий в бюро справок, когда рабочий день уже кончился, а последний посетитель не отстает.

Ему надо назад, объявил юноша наконец, скоро последний поезд.

Ерунда, сымпровизировал Гильберт. Не то место для самоубийства. Освещено не так, сам же сказал. Не поискать ли более достойное место?

Йоса Тамагочи сник. И то правда, согласился он, место неподходящее. Для самоубийства есть места лучше, есть хуже. Вообще-то в Японии эти места выстроены в строгую иерархию. Достойным местом считаются утесы Нишикигаура на тихоокеанском побережье, кратер вулкана Михара тоже котируется, вокзал в Токио — это вульгарно, а вот скалы, утесы, к примеру, и сами величественны, и гибель среди них тоже возвышенна. Он сам, недостойный студент-неудачник, решил, что ему хватит и токийского вокзала, но мечтал, конечно, как и любой в его положении, о тихоокеанских скалах. Об одном утесе, поросшем соснами, несказанной красоты, чтобы свести счеты с жизнью в определенный момент, когда солнце освещает скалы под определенным углом.

Йоса говорил с восторгом. Потом опомнился и вернулся к депрессивному тону, ему, очевидно, свойственному.

Найдем место получше, высокопарно предложил Гильберт, и поскольку это прозвучало как приказ, Йоса смиренно кивнул.

Они допили пиво, и Гильберт поселил японца к себе в номер. Он велел принести футон и развернуть его у противоположной стены, подальше от кровати. Йоса Тамагочи, растерянный, подавленный, какой-то обреченный, смирился сразу со всем, что предложил Гильберт, как с приговором, подчинился безропотно. Весь вечер он дрожал от нервного напряжения, потом настал черед апатии, уныния, и он, измученный, наконец, уснул.

Найдем место лучше, бормотал Гильберт, только не сегодня. Матильде звонить сегодня тоже уже без толку. Да и Йосу разбудит. Но он все равно глядел на экран телефона. Сорок три пропущенных звонка, все вчерашние, все от жены. Она любит вбить себе что-нибудь в голову и давай долбить, без фанатизма никак. Он надел пижаму и взялся за книги, что купил в аэропорту. Лампа в изголовье кровати бросала резкий, четко очерченный круг света, остальная комната тонула в ночи. Гильберт Сильвестер полистал путевые дневники Басё. Потом погасил свет и долго глядел в темноту.

Мацуо Басё, великий новатор хайку, странствовал по дикому, опасному северу Японии. Всего он прошел пешком 2400 километров и назвал свой поход, полный опасностей, тягот и страданий, паломничеством пилигрима. С одной стороны, его путь лежал через самые известные регионы страны, святыни и памятники, с другой — он следовал за почитаемыми предшественниками, ведь он шел по следам поэта Сайгё, который прошел этими же дорогами пятью столетиями ранее, посетил храмы и святилища, восхищался природой и сочинил по дороге немало стихов.

Сайгё происходил из старинной зажиточной семьи. Служил при императорском дворе, ему прочили блистательную карьеру. Он слыл превосходным наездником и великолепно владел мечом; говорят, был весьма хорош собой. На одном стихотворном соревновании он сочинил лучшие стихи и был вознагражден драгоценным оружием и благородным шелковым одеянием. Быть бы ему знаменитым, жить бы да радоваться, он был молод, удачлив, вся жизнь впереди, но он вдруг внезапно покинул Киото. Его стала тяготить мирская суета и тщета всего земного, опротивело придворное тщеславие. Он покинул императора, оставил любимую жену и ребенка, даже ничего не объяснив. Он дал торжественный обет, ушел из столицы, где родился, и отправился в долгий одинокий путь. Он жаждал познания, избавления и озарения. Тосковал по луне, по лунному свету на цветках сакуры.

Басё было сорок пять, когда он пустился в путь, и прожил он еще пять лет. К сорока пяти годам он был знаменит, окружен учениками, друзьями, меценатами, обожаем, но слава стала его тяготить. Толпа его отвлекала, отрывала от поэзии. Следуя примеру Сайгё, Басё отправился на север, оставив позади все мирское. Как и Сайгё, он отрекся от общества, следовал своим поэтическим видениям, ему требовался свежий взгляд на мир, радикальное обновление для поэзии.