Сосновые острова - Марион Пошманн

Сейчас он работал над новым проектом — на этот раз как эксперт по фасонам и прическам для бород. Более чем сомнительная тема, конечно, однако она обеспечила его на годы стабильным доходом. Со временем эта нелепая история даже стала ему нравиться, как-то ему удалось влиться, впрочем, так оно обычно и бывает: процесс затягивает, становятся интересны детали и мелочи, выстраивается определенная система, чем глубже в тему — тем интереснее. У него вообще по жизни всегда всё так: в автошколе его восхищали правила дорожного движения, в танцевальной школе — последовательность движений, он умел безо всякого волшебства срастаться с любой темой.

Гильберт Сильвестер был исследователем бород, бородоведом по гранту, который спонсировали кинопромышленность земли Северный Рейн — Вестфалия и отчасти — феминистическая организация Дюссельдорфа и еврейская община Кёльна. Он исследовал, как изображаются бороды в кино и как это воздействует на аудиторию. Речь шла о культурологических аспектах и гендерной теории, о религиозной иконографии и возможности философской экспрессивности посредством изображения.

Как всегда, это был научный проект, результаты которого были заранее определены. Гильберт прилежно трудился, собирал материал, складывал вместе детали, обосновывал значимость материала его же обилием и разнообразием, доказывал применимость всеобщих культурологических выводов и тем самым в конце концов подтверждал влияние на зрителя во всем мире.

По утрам он приходил в библиотеку, выключал телефон и погружался в живопись итальянских мастеров, в мозаики и средневековые книжные иллюстрации. Изображения бород находились везде во все времена, и он только удивлялся, отчего до сих пор никто не занялся изучением такого основополагающего исторического явления. «Мода на бороду и образ Бога» — так звучала его главная тема, которая каждый день электризовала его, казалась неисчерпаемо плодотворной и одновременно вгоняла в депрессию своей полной абсурдностью.

Он ностальгически держался еще за привычки своей школьной поры, как за последний бастион личного сопротивления. Писал от руки перьевой чернильной ручкой в тетради вроде вахтенного журнала, в черной обложке, прошитой нитками. Десятилетиями — кожаный ранец, никаких нейлоновых рюкзаков. Годами — в одной и той же рубашке и пиджаке. В школе ему таким образом удалось приобрести статус возвышенного интеллектуала. Теперь же эти чудачества стали признаком его поражения. Он цеплялся за давно отжившие ценности и атрибуты прошлого, за старье и прошлогодний снег. Он еще пытался носить постмодернистские галстуки и платки неоновых цветов. Всё зря. В университете он прослыл реакционером и декадентом. От сигаретного дыма у него болела голова. Футболом он не интересовался, мяса не ел.

Он еще раз протер ладони, разложил белый махровый квадрат полотенца на своем столике и оставил так.

Внизу среди облаков показалась Сибирь. Мощный поток Оби со множеством притоков змеился по лесам и болотам. На экране макет самолета по пунктиру двигался от Томска к Красноярску и далее к Иркутску.

Европейская часть России, Сибирь, Монголия, Китай, Япония — маршрут проходит исключительно над чайными странами. Гильберт Сильвестер прежде всегда категорически не принимал страны с повышенным потреблением чая. Он путешествовал в страны кофейные — Францию, Италию; после посещения очередного музея баловал себя чашкой кофе с молоком в каком-нибудь парижском кафе или в Цюрихе заказывал себе кофе со взбитыми сливками; он любил венские кофейни и все культурные традиции, с ними связанные. Традиции ясности, четкости, присутствия, различимости. В кофейных странах все ясно и очевидно. А в чайных — сплошь туман и мистика. В кофейных странах так: заплати немного денег — получишь что хотел, даже немного скромной роскоши, если приплатишь сверху; в чайных странах, чтобы получить то же самое, приходится изрядно напрягать воображение. Никогда бы не поехал по своей воле в Россию, в страну, где ты вынужден задействовать фантазию для самых банальных повседневных вещей, даже если речь идет всего лишь о чашке нормального зернового кофе. По счастью, ГДР после объединения из чайной страны превратилась в кофейную.

И вот вам пожалуйста: его, Гильберта Сильвестера, собственная жена гонит в самую что ни на есть чайную страну! Более того, он готов даже рассматривать Японию с этой ее тягомотной, претенциозной, жеманной, неестественно раздутой чайной культурой как высшее воплощение чайной страны, что для него еще мучительнее, а со стороны Матильды очевидный садизм — так его терзать, но теперь уж он не остановится, он в эту Японию прилетит из одного только упрямства, из гордости.

Он вынул из нагрудного кармана смартфон и проверил, нет ли сообщений. Ну да, ведь он же переключил телефон в режим полета, какие же теперь сообщения. Тем не менее он открыл электронную почту и все-таки расстроился, не обнаружив в ней ничего нового. Ему было нехорошо. Немного тошнило из-за полета, да еще чай на голодный желудок. Если точно, то он уже часов тридцать ничего не ел. Было бы неплохо получить от Матильды хоть намек на сожаление. Вежливый вопрос, хоть минимальный контакт. Но ничего не было. Она что, спятила? С чего это ей вдруг стали неведомы фундаментальные основы человеческих отношений? Как это она допустила, чтобы мужа теперь несло на другой конец света где-то над Сибирью? Зеленый чай грузом лежал в желудке и плескался при каждом движении самолета.

О Японии он знал мало, она никогда не была страной его мечты. Во времена самураев всех неугодных интеллектуалов ссылали на самые дальние острова или вынуждали совершить сэппуку — кровавую форму самоубийства. Судя по нынешним обстоятельствам его биографии, он летел куда следует, как раз по адресу.

Они включил еще один фильм о самураях, но смотреть не стал. Дальнейший полет прошел в напряженном сумеречном состоянии. Он больше не видел никого вокруг, не различал других пассажиров, все стало неясным, как в густом тумане, и туман этот укутывал в первую очередь его, и он изо всех сил должен был этому мороку сопротивляться, чтобы не задохнуться. Он расправил плечи, размял затылок и онемевшую шею. Поспать не удалось ни минуты.

После приземления проверил почтовый ящик. Ничего. Никто его не искал. Хотя сейчас ведь каникулы между семестрами, ничего важного он и не пропускает, в университете его и не хватятся. Лекции начнутся только в конце октября. До тех пор только один доклад на конгрессе в Мюнхене. Пока ждал багаж, написал, что участвовать не будет.

Он обменял деньги и в киоске купил себе путеводитель и пару японских классиков в английском переводе.

Стихи Басё[1], «Гэндзи-моногатари», «Дневник у изголовья»[2]. Ему казалось, будто он знает японских классиков наизусть, но у полки с карманными томиками пришлось признаться, что он в жизни посмотрел всего несколько японских фильмов и не может процитировать ни одного хайку.