Башня любви - Рашильд

на платформу, освещенную фонарем маяка. Там он ориентировался, выпрямился, вытянул вперед правую руку, широко раскрыв ладонь и дав ей основательно намокнуть от брызг, которые кидал ветер, старательно облизал ее.

Я смотрел на него в совершенном остолбенении.

С тех пор я уже знаю, что это его собственный способ вполне верно определять силу, направление и настроение ветра несмотря ни на какую погоду.

Я притворился для начала, что одобрил его. Старики — они хитрые! И мы сделали вместе несколько кругов по эспланаде.

Должно быть ужасно грустное зрелище представляли из себя, в эти вечерние сумерки, два несчастных маленьких человечка, перед каменным гигантом, на заброшенной самим Богом скале. Разъяренные волны бросались на нее поперек, разделив ее на две части, и всю покрывали слюнями пены, которые падали как хлопья снега на плиты северной стороны. Слышались пушечные залпы океана, идущего на приступ; от них содрогалось все здание, вибрируя как медная труба. Мне стало понятно почему табуретки в столовой были привязаны! Во время бури тяга воды бывала так сильна, что все ничем не задерживаемые предметы должны были быть вытащены наружу. Добрые христиане, без сомнения, подвергались такой же участи...

В очень ветреные ночи нельзя было выходить. Мы, правда, по привычке держались на ногах, но ясно чувствовали, как нас всасывает морская глубина, разверзавшаяся воронкой, что бы мы скорее могли проскользнуть до самого морского чрева.

Совершенно белая эспланада была скользка, как намыленная. Она блистала, отливая молочным цветом, переходящим в нежный оттенок прозрачной воды,точно из зеленовато-белого фарфора покрытого тонкой эмалью, и сливалась, в конце концов, с волнами.

Море поднималось, карабкалось вверх и неизменно останавливалось у первых плит. Снова падало усталое, чтобы через пять секунд восстать с еще большей яростью. Враг был прямо пред вами, грозил вам, а вы не могли защищаться! Ни парапета, чтобы задержать его появление, ни даже железной решетки, о которую он мог бы поломать себе зубы. Море лезло, цеплялось, кусало то там, то здесь, точно у себя дома, но невидимая преграда побеждала его гнев. То были работы господ инженеров. Море не могло идти дальше, и если ему не ставили видимых преград, то это только для того, чтобы лучше посмеяться над ним.

Это не мешало маяку напоминать собою мачту затонувшего корабля, и казалось, что мы несемся со страшной быстротой сразу во все стороны.

Да! Его строитель должен был быть очень смелым и гордым человеком. Я узнал впоследствии, что их было трое, и что за тридцать шесть лет работы двое умерли на деле.

В этот вечер старик курил трубку, так как погода была хорошая. Конечно, если можно назвать „хорошей погодой” смерч из снега, соли и дождя, на который сквозь лохмотья неба любовались знойные глаза звезд.

Докурив трубку, старик вернулся, чтобы зажечь один фонарь, и, не обращая на меня никакого внимания, отправился спать.

У него была внизу еще одна круглая комната вроде яйца рядом с другим яйцом. Там находилась его кровать, два матраца, набитые морской травой на двух X из железа, — шкаф, полный старой просмоленной одежды, и полка с пыльными книгами. Нечего мне не показав и не сказав, он повалился, как узел, на кровать, не подумав снять непромокаемую куртку, так и оставшись в громадных тяжелых сапогах из толстейшей кожи, придававших ему вид тюленя. Повернувшись к стене, он что-то захрюкал своим беззвучным голосом.

Я остался стоять у его двери с моим личным фонарем в руках, не совсем ясно представляя себе, что надо делать. Я, конечно, прекрасно знал, что значит держать вахту наверху, в то время как он храпит внизу; только я находил, что с его стороны, это совсем не по товарищески заставить меня дежурить в первую же ночь, особенно когда я нахлебался больше соленой воды, чем рому. Обыкновенно, новичков вводят в курс, направляют их на путь посредством нескольких добрых ударов по плечу или в спину; дают им известное представление о работе, чтобы хотя несколько заинтересовать ей.

А от него — ничего! ни здравствуй, ни прощай. Только хрюкает как свинья.

— Ну и скотина, подумал я!

И, закрыв дверь, стал взбираться по винтовой лестнице, начинавшейся прямо против его кровати.

— Ровно двести десять, — сосчитал я, добравшись до верха.

Знакомый с изменническими поворотами вертящихся винтом лестниц на маяках я взбежал без передышки. Если подниматься медленно, то начинает кружиться голова.

Но к моему ужасу, на лестницу совершенно не проникал свежий воздух! Очевидно старик заткнул все вентиляторы, боясь за свои ревматизмы. Царствовала удушающая жара! Поднимаясь, казалось, что ты приближаешься к какому-то страшному пожару. Сверху тебя сосал огненный рот, а стены, сырые снаружи, выделяли здесь, внутри, едкие пары.

В моем распоряжении была комната, которую занимал мой предшественник, парень, погибший от несчастного случая. Это была овальная дыра, выходившая на последнюю площадку. В ней оказалось тепло, как в печке, благодаря близкому соседству с лампами. Сразу я не мог ничего различить. Все было красное, темно-красного цвета, который время от времени подергивался черным флером, когда регулирующие диски, передвигаясь, загораживали собой горелки.

Там находилась моя кровать, — два матраца, набитые морской травой на двух X из железа, — пара простынь из грубой материи, три одеяла, из которых одно — непромокаемое, моя просмоленная одежда, еще набухшая от воды, кой-какие бумаги и книги.

Из кокетства молодого человека, у которого губа не дура, я прикрепил над своей кроватью фотографию одной темнокожей девицы, с которой, я свел знакомство, там, во время моего дальнего плавания. Я несколько вздохнул в этом аду и принялся заносить свои первые впечатления в моем „Корабельном журнале”. Меня предупредили, что это не является моей обязанностью, но что было бы хорошо, в виду того, что старик совершенно разучился писать, чтобы я отмечал наиболее важные вещи: число кораблей, проходящих в открытом море, их „флаг“, их направление, особенно во время сильных волнений.

Около стены находился складной столик, прикрепленный, по обычаю, к полу, и висела чугунная этажерка с биноклями и с целым ассортиментом разных инструментов и принадлежностей, необходимых для ламповщика. Я должен прибавить, что от всего этого страшно несло керосином, и что мне, окончательно, не хватило рому.

Узкий, стеклянный коридор, стянутый прочными стальными прутьями, вел к клетке с лампами, которая находилась в центре каменного полушария.

Фонарь мог вращаться перед неподвижным щитом, приводимый в движение мощным механизмом. Его можно было обойти кругом, когда позволял ветер. На зубчатом балконе ветер безумствовал и на каждом шагу грозил сбросить вниз.

Была