Дань для палача - Ольга Дашкова

Утренняя почти пустая трасса, крепкий кофе и завтрак в придорожном кафе, еще пришлось купить телефон и сим-карту, а все мысли о предстоящей встрече. Достал визитку, набрал номер, прослушал несколько длинных гудков.

— Да.

— Скажи охране на въезде в поселок, чтоб пропустили меня.

— Кто это? — голос стал взволнованным.

— А ты посчитай и вспомни кто.

— Черт, Данил.

— Все правильно, черт. Черт по твою продажную душу.

Отключился, бросая телефон на сиденье, сжимая руль, утапливая педаль газа в пол. Не ждал «дорогой друг» и забыл совсем, а ведь меня не выпустили раньше времени за хорошее поведение, были бы рады еще накинуть, но я держался как мог, даже не убил никого.

Нашел очки, надел, майское солнце перестало ослеплять. Охрана в элитном поселке, сплошь застроенном дорогими коттеджами, пропустила, как только сказал, к кому еду. Красивый дом, большие окна с цветными витражами, белый мрамор ступеней, в вазонах цветы.

Дверь была открыта.

— Я смотрю, Минаев, ты красиво устроился, у тебя всегда была тяга к этой цыганщине, позолота, мрамор, дорогие ковры, цацки.

Прошел по огромному холлу, пол начищен до блеска, хрустальная люстра, вазы с живыми цветами по углам. Минаев Вячеслав Олегович спускался по ступенькам, торопливо поправляя манжеты белоснежной рубашки.

— Данил, я так рад тебя видеть.

Раскидывает руки в стороны, идет навстречу, а я, сняв очки и аккуратно положив их в карман, внимательно вглядываюсь в «старого друга», подмечая, что тот раздобрел, светлые волосы поредели, на лице лживая улыбка, от которой воротит.

Одно движение, удар, второй, Минаев летит на пол, зажимая лицо руками, белоснежная рубашка моментально пропитывается кровью, она капает на пол.

— Сафин, ты что, сдурел?

— Ты еще не видел, как я дурею.

Удар, еще один. Кулак так приятно ноет болью, слышу, как хрустят под кожей кости, это лучшее, что я услышал за последние семь лет. Минаев хрипит, захлебываясь собственной кровью.

— Ты, тварь конченая, мне ответишь за все, за все то дерьмо, в которое ты меня втянул, за все года, что я отмотал ни за что!

— Данил, о чем ты говоришь? Перестань, хватит, хватит, прошу тебя, перестань!

Я бы, наверное, убил его, ослепленный местью и гневом, если б не женский крик.

— Господи, что здесь происходит? Слава! Прекратите, я сейчас позову охрану!

Медленно поднимаю голову, смотрю на молодую женщину, что стоит на ступеньках, прижав руки к груди. В ее глазах кромешный ужас и паника, открывает рот, пытается что-то сказать, но не может, делает несколько шагов назад.

— Ты что, покойника увидела? Думала, я сдох там и сейчас воскрес?

— Данил… я… я…

— Что ты? Забыла, как меня ждать надо, «любимая»? Тебе напомнить? Или, дугу своему, бывшему, рассказать, как стоит дружить?

— Данил…я…

— Тварь, ты конченная.

Смотрю на молодую женщину, она прижимает руки к груди, не в силах сказать и слово. Кажется, что ее парализовало от черноты и гнева, которые она увидела в моих глазах. Сжимаю кулак, смотрю на татуировку, голова змеи в крови, ее густые, тяжелые капли падают с костяшек на пол.

— Слава, мне позвать охрану? Слава, что с тобой?

— Нет, не надо, сами разберемся.

— Слава, но…

— Да. Слава, может, все-таки позвать охрану, а то вдруг я вас всех сейчас поубиваю? Что, страшно, да? Но я не буду никого убивать, слишком красивая смерть для вас, вы будете, суки ебаные, гореть в собственном аду на земле. Живьем.

С трудом, но беру себя в руки.

На самом деле ни к чему сейчас охрана и полиция, за любые нарушения закона меня могут закрыть обратно. И этот мой приезд должен быть всего лишь для разговора, но вот, не удержался. Продолжаю разглядывать молодую женщину, поднимаюсь на несколько ступеней, подхожу к ней ближе.

Даже в своих самых невероятных фантазиях я не мог представить эту встречу.

Как она отреагирует?

Что скажет?

Как будет себя вести?

Хотелось задать миллион вопросов, и самые главные из них: «почему?» и «за что?».

За что она со мной так поступила? Почему сделала это?

Почему предала и даже не объяснилась?

Минаев уже поднялся с пола, вытирает кровь с лица, трясет головой.

— Ты знаешь, что поступила плохо?

Мой тихий голос, девушка делает шаг назад, прижимаясь к стене спиной.

— Данил, я… я просто… не могла, я так была напугана… я так боялась тебя и… сейчас боюсь.

— Боишься? Правильно делаешь, меня стоит очень сильно бояться.

— Данил, отстань от нее, Марина ни в чем не виновата. Ей было трудно, я поддержал.

— Трудно? Ей было трудно? В чем тебе, сука, моя бывшая любимая девушка, было трудно? Верить в меня? Сказать правду, что все кончено, что ты меня бросаешь именно тогда, когда я нуждался в поддержке? Что мать твою из этого было трудно произнести!

Выкрикиваю слова ей в лицо, самого снова кроет от гнева и ненависти.

Смотрю на Марину и не понимаю, как мог ошибаться в ней? Как мог так слепо любить и верить этим красивым глазам? Что тогда, в то время, происходило со мной, что я как одержимый, как завороженный слепо следовал за ней?

— Я ведь любил тебя, любил как безумный, одно твое слово, и я был готов кинуть под ноги целый мир. Все что угодно, построил дом, купил кольца, я душу был готов продать дьяволу ради тебя одной.

Во рту горечь, слова даются с трудом, это каждое из них правда.

Вижу, как ее голубые глаза наполняются слезами, как соленая влага тонкими дорожками стекает по щекам, но это меня уже не трогает. Марина изменилась, даже внешне, нет той чистой красоты и невинности, что была раньше.

Отчетливо видно, что грудь стала больше на несколько размеров. Она даже не пытается прикрыться, вырез халата разошелся, видно черное кружево белья, что облегает полушария. Губы стали больше, ресницы — неестественно длинными и густыми, а светлые волосы — короче.

Она сейчас похожа на куклу. Дорогую игрушку, что слепила из себя в угоду моде или своему мужику. Короткий шелковой халат, накачанные титьки и губы, длинные красные ногти. На пальце обручальное кольцо, мне становится смешно, а еще противно.

— Данил, Данил, прости меня, я… я так запуталась. Я совсем… это все так неожиданно… Слава помог, мне было так трудно после… всего, что случилось.

— Закрой свой поганый рот, не хочу тебя слушать, — грубо прерываю потоки ее несвязной речи.