Атташе - Евгений Адгурович Капба

все до одного? Кто защитит их семьи, защитит Наталь? Не знаешь? Я скажу тебе! Ты! Ты и другие первенцы — кого не взяли в коммандо. Вы — наш последний рубеж! Или ты думаешь, что твой крааль такой один в предгорьях, что инженеры из Протектората начертили план только тебе? Густав Гёссер строится на семь миль западнее, Отто Бенхауэр — на пять миль восточнее… Сколько у тебя людей, а?

— Полсотни юношей и стариков… — потупился Луис.

Он уже понял, что был неправ.

— Полсотни гемайнов! Если кафры увидят, что кто-то из соседей осажден — что сделают пять десятков гемайнов в тылу врага?

— Снимут пять сотен скальпов! — понимающе ухмыльнулся младший Боота.

Он явно повеселел. Вот ведь свирепый народ! Им бы в ветхозаветные времена жить, ей-Богу.

* * *

После отдыха в краале-редуте Луиса и странном общении с молчаливым инженером по фамилии Манштейн, которое заключалось в совместном распитии десяти чашек ройбоса на двоих и разговорах о лютневой музыке шестнадцатого века, я двинулся дальше в сопровождении мальчика-кафра на осле.

На лошадях кафры не ездили, а вот ишаков порой седлали. Мальчик ехал за газетами и лекарствами в Самарию, так что взялся меня проводить, поскольку оттуда до Капернаума, где расположилось имперское посольство, было рукой подать. За десять часов дороги и три привала этот пятнадцатилетний джентльмен здорово успел меня утомить своими разговорами о политике — большего патриота и шовиниста, чем этот юноша, я до этого не встречал.

Он ненавидел лаймов так, как будто каждый из них самолично накормил его ослика гнильем. По словам кафрёнка выходило, что этих выходцев с туманных островов породил сам Вельзевул и научил их разнообразным грехам, и теперь главной задачей этих исчадий ада было совращать с пути истинного остальные народы. И первыми жертвами коварства островитян пали жители прибрежных городов, потому как выбрали своим архиепископом настоящего лайма.

— А жена его — ведьма! Она варит зелье и из котла брызгает в облака, и потом идет дождь из лягушек, — со знанием дела шевелил черными бровями этот эксперт.

— Что — и как зелья варит, видел?

— Не-е-ет, только дождь из лягушек! Прошлым сезоном ка-а-ак начали падать на землю, масса, одна из них была такая здоровенная, что набила мне на голове шишку — вот тут! — и ткнул пальцем себе в макушку, — Но минеер Боота и архиепископ Стааль, и другие минееры победят всех нечестивых прибрежников, снимут их скальпы и обратят в истинную веру!

— Не сходится что-то… — покачал головой я, — Как же федералисты примут истинную веру, если будут без скальпов?

Мальчишка задумался и молчал остаток пути. Только у самой развилки между Эммаусом и Самарией он сказал:

— Пожалуй, не получится обратить их в истинную веру без скальпов. Значит, гореть им в аду, что уж тут поделаешь! Эммаус — это вон туда! — и потрусил дальше на своем ослике.

* * *

Я заподозрил неладное, когда увидел на крыльце посольства Феликса. Тут же забылись и мозоли на ляжках, и пустой трёп давешнего специалиста по внешней и внутренней политике. Если прибыл ротмистр Карский — или в каком он там уже звании — значит, меня снова пошлют. И дай Бог, чтобы путешествие было пешим и романтическим…

— А-а-а-а, вот и он! Пойдем, скорей! — ни тебе «здрасьте», ни «до свидания».

— Куда ты меня тащишь, друг мой ситный? Всё это дурно пахнет!

— Дурно пахнут твои галифе после поездки на этом ушастом животном, а у меня для тебя личная просьба от Артура Николаевича…

— Не называй Зайчишку животным, это душа добрая и зело полезная… Просьба от кого? — не сразу сообразил я, — Твою ма-а-а-ать, Феликс, только не говори…

— Давай-давай, Уткин уже заводит мотор. Вот тебе саквояж, вот конверт, а вот мазь от потертостей, Сарыч передал — помнишь такого? Еще увидишься… Ну, все в конверте, все в конверте… — он разве что пинками меня не подгонял, — Почитаешь в воздухе.

В каком, к чертям собачьим, воздухе? Что вообще всё это значило?

Через какие-то несколько секунд всё прояснилось. На лугу за посольством некто Уткин в коричневом реглане, кожаном шлеме и очках-авиаторах заводил мотор двухместного биплана неизвестной мне модели.

— Давайте, давайте, опаздываем! «Голиаф» отправляется через три часа! — он лихо впрыгнул в кабину и морщил губы, наблюдая, как я, кряхтя и стараясь не задеть стертые бедра, пытаюсь забраться на своё место.

— Давай, друг мой! На тебя надеется Империя, Наталь и всё консервативное человечество! Не подведи! — Феликс снял с меня фуражку, нахлобучил шлем, повязал шарф на шею и отсалютовал — по-пижонски, двумя пальцами от виска.

И с чувством выполненного долга спрыгнул на траву, скотина.

Я как раз пристегивал ремни, когда вспомнил нечто важное:

— А куда здесь, простите, блевать, господин пилот?

Но пилот по фамилии Уткин меня не слышал в своем кожаном шлеме. Да и мотор ревел во всю мощь — аэроплан набирал ход по взлетной полосе, а потом он оторвался от земли, сделал круг и помахал крыльями. Кажется, это он сделал зря — желудок мой пошел на штурм, вознамерившись подчинить своему дурному влиянию все остальные органы.

Верите или нет — изгадить всю кабину мне помешало только хорошее воспитание. Я ведь должен буду торопиться на какой-то «Голиаф», который вот-вот отправится, и убирать всё непотребство придется или Уткину, или человеку вовсе случайному! Допустить подобного я не мог, а потому крепился, сколько мог — и тупо пялился на выбитые при штамповке мелкие буквы на бортике кабины. Наверное, они обозначали фирму-изготовителя… или всё-таки модель самолета. «DAVID» — вот что там было написано, и я пытался понять — это галлюцинации, или реальность на самом деле настолько абсурдна? А потом меня просто подкосило — и я, по всей видимости, уснул, повиснув на ремнях в самой причудливой позе.

Так что ни небесная синева, ни белые барашки облаков, ни удивительные пейзажи, открывающиеся с высоты птичьего полета, меня не радовали — я спал и снов не видел.

III ПЕРВЫЙ КЛАСС

Я держался молодцом даже после того, как очнулся во время приземления. Содержимое желудка в неравной борьбе превозмогло воспитание уже на траве аэродрома, после того, как мы сели.

— А вы ничего, — сказал Уткин, — Думал, вы мне всю вторую кабину испоганите с непривычки. Мы прибыли в Энрике-о-Навегадор, порт вон там. Хватайте саквояж, ловите пролетку и мчите в гавань — у вас есть полчаса, пока посадка на «Голиаф» не окончилась… И шлем отдайте.

Утерев рот платком, я проводил взглядом