Как писать о любви - Ольга Соломатина

Если читателям и интересно прочесть что-то, написанное вами, так это текст, в котором будет именно ваш взгляд на мир, на себя, на прошлое, ваши мечты и опасения. Второго такого человека в мире просто не существует! Однако люди часто стесняются писать о себе, они не видят ценности в своих раздумьях, их жизнь кажется слишком скучной для сюжета не то что романа, но даже рассказа. И мне ужасно жаль, если это так. Я горячо убеждена, что у каждого из нас есть чем поделиться.

Самое простое, что вы можете сделать, выбирая сюжет, – это вспомнить любовную историю, участником которой вы были, страсть, которую вы наблюдали украдкой, домысливая. Знаете, говорят, что жизнь – лучший драматург. Она подбрасывает сюжеты, которые подсматриваешь с восхищением и думаешь: не может быть, я бы лучше не смогла придумать, чем происходит на самом деле!

Вы можете мне сразу возразить: «Ну, как же?! Разве моя первая влюбленность в Алешу в детском саду или яркий, как солнечный удар, курортный роман потянут на новеллу?» Еще как потянут! Этот курс проходило много людей, и многие писали о любви в подарок, хотели издать и подарить второй половинке историю их знакомства, историю их влюбленности. Напомнить и запомнить день и час, когда он спросил: «Ты станешь моей женой?» Или первые: «Иди ко мне!» Или слова: «Я люблю тебя!» И даже – «Дорогой, я, кажется, беременна». И каждый раз читатели встречали истории с любопытством и благодарностью.

Однажды взрослый серьезный мужчина писал жене новеллу о том, как они встретились и узнали друг друга, от лица будущего ребенка, которого пара ждала во время нашей с автором работы. И я сидела с полными глазами слез, когда редактировала его нежность и любовь, укутанные в строчки текста. Представьте, что милый друг написал и подарил вам записанную историю вашего знакомства. Невероятно трепетно услышать ее от другой стороны, прочесть, как другой видит то, что с вами произошло. Такие подарки, такие тексты вызывают наводнение чувств, запоминаются навсегда.

Поэтому и вы смело можете взять вашу историю в качестве сюжета для короткой новеллы.

Конечно, вам может помешать легко писать о себе нежелание раскрываться. Оно мне невероятно близко и понятно. Если бы я не выбрала такую работу, я бы удалила аккаунты во всех социальных сетях и писала бы только для себя, изредка высовывая нос из норы и показывая ма-а-а-аленький кусочек текстов. Да, страшно, да, неудобно, да, бессмысленно, книг и так уже много, тексты еще слишком вялые, или напыщенные, или простые – и еще миллион причин не публиковать. Но знаете, что я заметила? Когда проходит немного времени, год – три, даже самые откровенные тексты, написанные только для себя, только на память, уже не страшно показать. Да! Время дает возможность посмотреть на свою работу как на чужую и оценить ее более-менее объективно. Понимаешь, что поправить, но и чувствуешь иногда радостное «Мне нравится! Мне интересно прочесть», а следом «Может, опубликовать?».

Я не призываю вас сразу же публиковаться, особенно если вы выбрали для новеллы предельно откровенную тему. Но запишите для себя как получится. И оставьте на время, оно покажет, что делать дальше. Ведь мы же прежде всего учимся, а не мстим или отстаиваем свои права с помощью текстов. Хотя так тоже можно, но о целительной силе текстов мы поговорим в самом конце книги.

Сюжетов вокруг вас очень много. Если вы не хотите брать историю из своей жизни, вы можете черпать вдохновение в том, что вас окружает. Может быть, это будет история знакомства ваших родителей или дедушки с бабушкой либо, например, той самой вредной соседки, которая живет с вами на одной лестничной площадке. Сходите к ней в гости, узнайте, что она думает о любви. Читайте газеты и светскую хронику, бывайте в суде, как Федор Достоевский, наблюдайте за случайными встречными, мир буквально соткан из историй. Вот одна из таких подсмотренных историй.

Автор: Ольга Соломатина

Так сказала мама бабушке, думая, что я не слышу. А я не спала, как они думали, а только лежала за шторкой, которая разделяла комнату на мою и мамину.

Мне 15, и я уже привыкла к сочувствующе-брезгливым взглядам незнакомых. Знаю, родные думают, я всегда буду жить одна, поэтому так переживают об успеваемости. А все потому, что я родилась с деформированной правой рукой. Моя кисть так же мала и беспомощна, как ладошка трехлетнего ребенка, и не растет. Я инвалид.

Но в остальном я вполне себе обычная девица. Да, не красавица, пухлая, потому что отменный аппетит, а когда спрашиваю бабушку, не поправилась ли я, она всегда божится, что нет – стройна, как лань. Мама при этом бубнит под нос: стройна-то стройна, только где талию на юбке делать, непонятно. Меня это не обижает – я уже свыклась с мыслью, что никому не нравлюсь. После восьми операций на руке (последнюю делали в Москве, и я три месяца жила в больнице одна) мне хочется только одного: чтобы про мою особенность забыли, не ждали чуда – рука не вырастет.

Чтобы не расстраивать маму, я хорошо учусь. И не сопротивляюсь, когда она решает сделать из меня бухгалтера. Была бы нормальной, пошла, как мама, учиться на медсестру в училище. Вместо этого иду на курсы счетоводов. Там меня все жалеют и учеба дается легко. У меня остается время и на театральную студию, где я тоже на все соглашаюсь: кушать подано, так кушать подано, учить текст с первоклашками – пожалуйста, приме нашей из-за кулис текст подсказывать – легко, переводить американскому режиссеру на съемочной площадке – так я готова.

У режиссера Энтони огромные ресницы и голубые глаза, которые испуганно смотрят, когда я кричу актерам «быстрее-быстрее!», хотя он просил двигаться медленней, и отпускаю всех с площадки, хотя он просил еще об одной репетиции. Но я не со зла, я просто путаю слова на английском. И каждый раз краснею, когда он говорит с мягким произношением американского английского: «Катя!» Тогда мне хочется закрыть глаза ладонями и извиниться, что снова ошиблась. Но я упорная, днем учу бухучет, вечерами и ночами – английские глаголы.

Конец 1990-х. Американец Тони на волне перестройки и интереса к новой свободной России приехал снимать в Москву и готов простить мне, его переводчице и помощнице на съемочной площадке, абсолютно все. Мне так приятно чувствовать себя нужной. По ночам со словарем я перевожу сценарий и думаю: это же чудо какое, что Тони решил снимать у нас, мир так добр ко мне.

Но когда Тони решил поцеловать меня, я вспыхнула:

– Разве ты не видишь, что я калека? Ну как не стыдно-то?

Мы так и застыли на улице под светом фонаря. Снег валит хлопьями, под ногами слякоть. Я смотрю на его ресницы и вдруг чувствую, что он не понимает, о чем я говорю. Я совсем-совсем растерялась и убежала домой.

Когда живот стал отчетливо виден даже при моей пухлости, мама схватилась за голову: «Засужу». А я ходила и улыбалась, потому что верила Тони. И он сдержал слово. Мы больше 20 лет вместе. Сын давно вырос, и я сама стала режиссером. Но все это не важно. Важно знаете что? Тони ни разу не предложил мне сделать операцию на руке. Хотя мог бы, ведь в Америке протезы стали надежней живых конечностей.