Учитель цинизма - Владимир Губайловский

Но уложиться в сессию мне удавалось не всегда. Случались и хвосты. Я сдавал свой хвост по теории вероятностей нашей семинаристке — Афанасьевой. Мы сидели в рекреации на твердом, как камень, диване. Она спрашивала, а я вполне толково ей отвечал. И она почти точно повторила сакраментальную фразу:

— А вы соображаете. Да, все вы соображаете, только вот не занимаетесь совсем. — Она посмотрела на меня с интересом: — Математикой вы не занимаетесь, хотя и могли бы. А чем вы заняты? Может, вы все время тратите на театры?

— Да нет, я в театр не особо часто хожу.

— Но чем тогда?

Я чуть-чуть не вспылил — вот, блин, привязалась! Чем я занимаюсь! Я тут с тобой занимаюсь всякой фигней, если не сказать резче, а на лестнице нервно курит мой верный товарищ, у него в портфеле три бутылки крепленого вина, и мы уже давно должны сидеть в родной общаге и отмечать мой благополучно сданный хвост. Но не могу же я тебе это сказать! Я промямлил что-то неопределенное.

— Ладно, давайте зачетку — сказала Афанасьев и добавила банальность — не удержалась: — Математикой нужно заниматься так, чтобы она забрала тебя всего без остатка, либо не заниматься совсем.

«Конечно, — подумал я, — отдай всего себя революции, как это сделал товарищ Ленин».

Портвейна мы тогда, конечно, выпили. А вот с Афанасьевой я не согласен. Может, потому, что математику люблю до сих пор и смею думать, что понимаю, пусть и не так глубоко, как настоящие профессионалы. Я занимался этой наукой много лет, и как чистым хобби — для собственного удовольствия, и при разработке алгоритмов для компьютерных программ, и знания, полученные на мехмате, в том числе и от Афанасьевой, мне многократно пригодились. Конечно, я не смогу написать статью, которую не стыдно представить на сайте препринтов arXiv.org, но статьи из разделов History and Overview или Information Theory, которые туда выкладывают, я читать могу. Так что благодарствуйте, выучили-таки меня, несмотря на все мое сопротивление и разнообразные отвлечения.

А вообще Афанасьева была тетка остроумная. Как-то я опоздал на семинар. В ответ на робкую просьбу:

— Можно пройти на место? — Афанасьева посмотрела на мою несколько помятую физиономию оценивающе и спросила:

— А вы сделали домашнее задание?

Я развел руками:

— Увы, нет.

— А можно спросить — почему?

Нерадивый студент сокрушенно покачал головой:

— Да как-то руки не дошли.

— Ну хорошо, хоть ноги дошли.

Аудитория шутку оценила.

В каникулы ФДС пустел. Если в летние всех выселяют принудительно, поскольку начинается ремонт, то в зимние можно было жить и даже позаимствовать у соседа подушку, и на этаже всегда оставалось несколько человек.

В один из таких дней в 417-й комнате собрались трое — Шура Бушелев, Просидинг-младший и я, сбежавший из дому навестить своих друзей и немного расслабиться. Шура всегда увлекался какими-то полусумасшедшими идеями, но надо отдать ему должное — идеи его имели некоторое отношение к математике. Григорий Просидинг математикой интересовался еще меньше, чем я. У него был второй разряд по боксу в тяжелом весе. И выглядел он соответствующим образом. В общем, бригада ух.

Шура генерировал осмысленный бред — это было его нормальное состояние. Он, например, спрашивал: «А почему наше пространство трехмерно?» Ответа на этот вопрос, вообще говоря, нет. И трехмерно ли оно — тоже большой вопрос. Если брать только пространственные координаты, то вроде бы — да. А на самом деле? Как-то раз, зацепив ухом очередной Шурин высокоумный пассаж, Сереженька Шрейдер, погромыхивая старым, протертым до подкладки портфелем, в котором, судя по звуку, однозначно распознавалась пара бутылок водки, ответил просто: «Размерность нашего пространства либо e, либо Пи» — и скрылся за поворотом коридора. Все были обескуражены простотой и мудростью гипотезы.

Шура катит очередную телегу из пространства идей, я с удовольствием курю нечеловечески крепкий кубинский «Лигерос», а Григорий — самый реалистичный изо всех собравшихся, благородных, но крайне безденежных донов — размышляет на тему, где бы вкусно поесть. Плодотворная дебютная идея приходит в голову именно ему.

— А ведь послезавтра у Алеши Смирнова день рождения.

— Да, действительно, — несколько растерянно соглашается Шура, с трудом выбираясь из царства чистой мысли, — надо бы подарок купить. Так что же мы Алеше подарим? Может, пивную кружку?

— Ты, Шура, — человек высокого интеллекта, но мысль твоя движется по проторенным путям.

— Ну а что ты предлагаешь? — обижается Шура.

— Будем импровизировать, — решает брат Просидинг.

Начинается мозговой штурм. Как и всякий мозговой штурм, это водопад совершенной чепухи, из которой почему-то иногда вышелушиваются действительно свежие идеи.

Появляется утилитарное, но не лишенное некоторой изысканности предложение — подарить имениннику запас туалетной бумаги на семестр. Надо сказать, что туалетную бумагу купить было совсем непросто, а при удаче брали ее сразу целыми низками — идет по улице человек, а у него через плечо, как пулеметная лента у революционного матроса, висит веревка, на которой рулонов пятнадцать туалетной бумаги, и к нему каждый второй бросается с вопросом: «Где дают?», а он гордо так отвечает: «Там уже кончилась».

Но все-таки и в этой идее нет истинного полета. И тогда Григорий Просидинг как самый остроумный говорит:

— Давайте подарим ему коромысло.

— Зачем ему коромысло? — начинает Шура, слегка обалдевший от прорыва Гришиной фантазии, но тут же умолкает.

Безумная идея обрастает плотью, материализуется прямо на глазах.

— Ну сначала надо написать инструкцию, — это уже я подаю голос, — а то как он будет без инструкции с коромыслом обходиться, обязательно что-нибудь напутает.

— Действительно, — говорит Шура, — вдруг он решит использовать его в качестве аптечных весов, а у коромысла окажется слишком высокая погрешность. Решит, скажем, Алеша отмерить аспирин в порошке, чтобы при простуде принять необходимую дозу, и наверняка ошибется, выпьет не чайную ложку, а ведро. Это может привести к негативным последствиям. Давайте будем беречь Алешино здоровье.

— А инструкцию дадим Олёне, — она у нас художник, пусть изобразит великое творение полууставом.

— Заметано. Пишем. Чувствительность коромысла составляет плюс-минус одно ведро. Идеально подходит для измерения объема.

— И переноски, — добавляю я.

— И переноски пива из «Тайваня».

Дело идет на лад.

— При ядерном взрыве коромысло следует оберегать от прямого светового излучения и взрывной волны. Иначе это может привести к полному испепелению и множественным переломам конструкции.