Дело о трех рубинах - Георгий Персиков

– Бомба!

Борис впечатал брата лицом во влажную землю насыпи и сам рухнул сверху. Все криво стриженные каторжные головы разом исчезли в окопах, но предмет, упав, лишь глухо шмякнулся оземь и, прокатившись немного, замер. Не дождавшись взрыва, Георгий спихнул с себя старшего брата, сплюнул и уставился на подброшенный подарок, не веря своим глазам. «Это просто галлюцинация, вызванная нервным истощением», – подумал молодой врач.

Но нет, перед укреплениями и вправду лежала отрубленная человеческая голова. Несмотря на искаженные ужасом черты, ее хозяина легко можно было опознать. Над лагерем прокатился вздох. Каторжанин Гриб, где-то уже успевший хорошенько принять на грудь для боевого духа, не смог удержаться и вылез из окопа. Крепкий и корявый, словно еловый пень, вихлявой пьяной походкой он подошел к отрубленной голове.

– Ну что, Скляр, сбегал до японцев? – спросил он и пьяно хихикнул.

В этот момент все потонуло в свисте, грохоте и гуле. Поднялись в воздух фонтаны земли, а с деревьев посыпались ветки. Японская артиллерия дала еще два залпа и смолкла. После того как наконец осела пыль, Родин встал со дна окопа и осмотрелся – посреди лагеря зияло несколько воронок, а от Гриба остался только одиноко стоящий стоптанный сапог.

Всеобщее оцепенение прервал голос Гротто-Слепиковского:

– Занять оборону! Патроны беречь! Приготовиться отражать атаку неприятеля!

Партизаны, словно проснувшись, принялись лязгать затворами и занимать позиции на земляных редутах и насыпях. В окоп к Родиным спрыгнуло несколько ополченцев, в том числе и охотник Марк Карабанов, деловито проверявший свою винтовку, бормоча что-то себе в бороду. Истомившись тревожным ожиданием атаки, теперь все пребывали чуть ли не в радостном возбуждении от скоро предстоящей схватки. Солнечные лучи разогнали последние клочки тумана, и видимость значительно улучшилась. Теперь можно было легко различить мелькавшие среди темных еловых лап мундиры песочного цвета. Сквозь звон, оставшийся в голове после обстрела, стали слышны короткие, карикатурно грубые окрики японских сержантов, подгонявших продирающихся через бурелом солдат. Каторжник, занимавший позицию рядом с Родиным, осклабился, демонстрируя недостаток зубов:

– Эвона, как собаки брешут!

Остальные хохотнули в ответ. Сахалинские каторжники, охотники и вольнопоселенцы, составлявшие партизанский отряд, были люди сплошь, по материковым меркам, лютые. Видавшие смерть, многие убивавшие сами. После жизни на каторге их тяжело было испугать даже адом. Вместо страха они находились в предвкушении того, как всадят наконец в подлого противника, осыпавшего их снарядами, пулю или штык.

– Без команды не стрелять! – тихо скомандовал Гротто-Слепиковский и поднял левую ладонь в перчатке. На насыпи заерзали, прицеливаясь. Пальцы напряглись на спусковых крючках. Первые японские солдаты, опасливо пригнувшись, уже показались из бора, стали видны одинаковые усы подковкой, короткие винтовки с примкнутыми штыками. Часть нападавших застряла в куче валежника, другие медленно шлепали по болоту. Задние наперли на передних, откуда-то с тыла офицер спешно принялся раздавать гневные указания, и в этот момент капитан резко опустил руку и крикнул:

– Пли!

С редута грянул дружный залп. Все заволокло дымом. Первая линия японского десанта упала, кто ничком, кто навзничь, вторая сильно поредела. Оставшиеся залегли на границе елового бора и бегло отстреливались. Пули зашлепали об насыпь. Защитники лагеря отвечали редкими выстрелами, патронов оставалось по двадцать штук на брата, мазать было нельзя. Внезапно Борис хлопнул младшего брата по плечу:

– Енька! Туда смотри!

Там, куда указывал Борис, Родин разглядел японский пулеметный расчет, волокущий свое тяжелое орудие по заболоченному склону сопки. Георгий коротко кивнул в ответ и взял пулеметчиков на прицел. Сощурил зеленый глаз, набрал в легкие воздуха, выдохнул немного и плавно нажал на спуск. Один из японцев споткнулся и покатился вниз. Второй спрятался за пулеметный щиток и принялся торопливо заправлять ленту. Родин выстрелил еще раз – пуля ударила о металл. Еще выстрел – снова промах. Георгий сжал зубы от досады.

Японец, с трудом совладав с лентой, выпустил длинную косую очередь по окопам. Раздались крики и стоны раненых. Родин снова прицелился, изо всех сил стараясь сконцентрироваться, но в этот момент пулемет затих. Чья-то пуля угодила японцу в глаз, невероятным образом попав в прицельный просвет пулеметного щитка. Георгий удивленно покрутил головой в поисках волшебного стрелка и увидел, как с соседней позиции ему подмигивает заросший волосами, словно леший, Карабанов.

Охотник хотел что-то сказать, но в этот момент получил пулю в затылок, ткнулся лицом в стенку окопа и сполз на дно. Японцам удалось проплыть в Тунайчу с моря через узкий пролив, и теперь два баркаса, заполненные солдатами в песочной форме, заходили со стороны озера в тыл партизанам, поливая их свинцом. Но у Гротто-Слепиковского уже был готов ответ – не прошло и полминуты, как на северном редуте возник пулемет «Максим» – единственный козырь отряда.

Короткими, экономными очередями каторжане обстреляли ближнее суденышко. За борт с криком полетели несколько десантников, и баркас, потеряв управление, заюлил на месте. Второе судно, не дожидаясь участи товарищей, поспешно скрылось за мысом.

Японцы, отчаявшись взять укрепления лобовой атакой, отступили под матерные крики партизан. Но не успели защитники обрадоваться маленькой победе, как на лагерь вновь обрушился артиллерийский обстрел. Взрывы уничтожили весь правый фланг укреплений. Снаряд разворотил один из блиндажей, толстые бревна веером торчали из земли. Что случилось с сидевшими внутри ранеными и женами вольнопоселенцев из отряда, лучше было не думать.

Когда обстрел наконец закончился, Георгий сидел на земле и пытался отряхнуть от грязи звенящую, словно медный чан, голову. Борис подошел и что-то прокричал брату прямо в лицо, потом снова и снова. Родин помотал головой, прогоняя лишние звуки. И только с четвертого раза разобрал:

– Енька! Стрелять перестали, сейчас в штыки пойдут! Винтовка твоя где?

Георгий что-то промычал в ответ и принялся выкапывать из-под осыпавшейся земли свою заветную «мосинку», подарок матросов с крейсера «Новик». Из леса, изредка постреливая, наступали японцы, их было не менее двухсот человек. Партизаны же к тому времени потеряли убитыми четверть отряда, а из оставшихся каждый второй был ранен. Несмотря на это, отсиживаться в окопах – верная смерть, нужно было прорываться из окружения. Гротто-Слепиковский взвел курок револьвера и, перекрестившись, скомандовал:

– За мной, братцы! Вперед! Ура!

И, спрыгнув с насыпи, устремился навстречу врагу. Его поддержало пять десятков каторжных глоток, и над сахалинской тайгой разнеслось басовитое грозное: «Урра-а-а!» Из тайги с криком «Банзай!» хлынули японские десантники.

Две силы сшиблись на опушке леса. Высокие плечистые русские, снаряженные берданками и тяжелыми, длинными винтовками Мосина, лучше подходившими для штыковой атаки, поначалу стали одерживать верх. Они буквально смели первые ряды низкорослых япошек, словно северные великаны в битве с мелким лесным народцем. Каторжники стреляли, кололи, крушили черепа врагов прикладами в битве за жизнь и свободу. Но численное превосходство постепенно дало о себе знать – из тайги прибывали все новые и новые солдаты, и скоро у каждого русского было по четыре противника. Вновь грохнула артиллерия, в лагере начали рваться снаряды, отрезая путь к отступлению. Ожил и снова застучал пулемет, брошенный на склоне сопки.