Красиво жить не запретишь - Марина Серова

— Григорий Львович, — подала наконец я голос.

Он выпрямился и посмотрел на меня. Лицо его было бледным, глаза, и так тусклые, как я успела заметить в нашу первую и единственную встречу, сейчас казались совсем безжизненными. Будто нарисованными серым карандашом. От его сановности не осталось и следа. Теперь это был смертельно уставший пожилой человек.

— Я не убивал, — сказал он неуверенно и испуганно, как будто уже сидел перед следователем.

— Я знаю, — сказала я.

Надо ему хоть немного поднять настроение, а то того и гляди загнется. И вправду, он несколько оживился. Настолько, что даже немного порозовел лицом. Потом начал рассказывать. Говорил он быстро, скороговоркой. Не давая мне вставить ни слова.

— Мы только выкурили с ним по сигарете, он… Миша его звали? Да? Миша… задал мне еще пару вопросов. О чем? О… конференции, по-моему, по поводу моего предстоящего доклада. Такой доклад… Он больше, конечно, отчет…

— Сколько времени вы стояли с ним? — спросила я.

Думаю, если бы я его не стала прерывать, он бы так весь остаток ночи и проговорил.

— Две… три… минут пять, не больше. Мне тогда очень спать хотелось, я устал. А человек я уже пожилой, пятьдесят шесть лет мне. Давление у меня от этой поездки повысилось…

— Куда Нубин пошел после этого?

— Кто? А… Простите, просто я не знал его фамилии. Он мне представился в начале разговора, но я забыл. Он? Он никуда не пошел. Он закурил еще сигарету и стал что-то писать в блокнотик. Это я ушел. Я устал… давление у меня…

Тут в голову мне пришла одна мысль.

— А скажите мне, Григорий Львович, — сказала я, придвинувшись к нему, — вот вы, сколько лет вы уже занимаете пост председателя Союза художников?

— Десять лет.

Он испугался так, как будто я спросила, к примеру, зачем он убил Нубина. Сразу прекратил свою скороговорку и принялся хрустеть суставами пальцев.

— За все десять лет вам, наверное, немало приходилось общаться со всякими журналистами?

Никуленко закивал головой. Теперь он молчал и, не отрываясь, смотрел мне в глаза.

— Разговаривая с Нубиным, — продолжала я, — вы не заметили что-нибудь необычное в его поведении? В смысле, он вел себя как типичный журналист или?..

— Н-нет, — протянул он, — кажется, нет.

— Так, — сказала я и сделала вид, будто глубоко задумалась.

Честно говоря, я просто не знала, о чем еще его спрашивать. Григорий Львович не сводил с меня раболепного взгляда. У меня даже появилась мысль: а что, если предложить ему на карачках пробежать по коридору вагона туда-обратно, туда-обратно раз пять, или еще чего… Согласится ведь. Голову даю на отсечение — согласится. Впрочем, ладно, ерунда это все, и я устала, и он человек пожилой. Давление опять же.

— Григорий Львович, — сказала я тоном завзятого заговорщика, — я ничего не стала говорить милиции о том, что видела вас с Нубиным за несколько минут до убийства. — Никуленко весь обратился в слух. — Вы понимаете, что если я им это скажу, то вы автоматически становитесь главным подозреваемым. А если менты никого сегодня не задержат, то — почти виновным. — Никуленко сидел не шелохнувшись, даже, по-моему, не мигая. — Меня интересует один вопрос, — начала я. — Не знаете ли вы, кто-нибудь из вашей организации был замечен в употреблении наркотиков, в молодости ли, в настоящее время?

Никуленко снова затараторил, как в начале нашего с ним разговора:

— В молодости, знаете, всякое хочется попробовать. А тут еще художники, понимаете, богема, среда обитания… так сказать… способствует. Пробовали, наверное, многие. Некоторые лечились. А вообще у нас больше водкой балуются. Я-то сам не пью, а…

— Скажите, Григорий Львович, — прервала я его, — сейчас в поезде такие товарищи есть?

— Да все два вагона. Если…

— Что?!

— Вы про наркоманов?.. А… Тогда, наверное, сейчас подумаю… — он замялся, замычал: — Никого. Нет, никого не припомню.

Мне показалось, что он лукавит.

— Подумайте, Григорий Львович, хорошенько, — я строго посмотрела на него, — вспомните.

Он снова засуетился, потом виновато и тоскливо посмотрел на меня:

— Нет, никого не помню. Хотя… есть тут народ. У нас в четвертом и восьмом купе, в другом вагоне — в пятом, кажется. Но я не уверен до конца.

Ну да черт с ним. И это уже неплохо. Он, по-моему, так напуган, что еще неделю отходить будет, а уж сейчас точно от него ничего больше путного не добьешься.

Я посмотрела на часы: начало пятого, утро скоро, а мне предстоит еще одно важное дело. Господи, спать-то как хочется. Надо будет с Благушиным поговорить — пусть платит, как за две смены, ночью же работаю. Шучу, конечно.

— Ну, Григорий Львович, — я встала из-за стола, — не буду больше вас задерживать.

Он вскочил, схватил мою руку, стал мелко ее трясти:

— Спасибо вам, спасибо…

— Я думаю, нам придется поговорить еще раз, — сказала я, чтобы он прекратил этот поток словоизлияний.

У меня получилось — Никуленко осекся и опустил голову.

— До свидания, — сказала я и вышла.

Я закрыла за собой дверь и достала из кармана джинсов наручные часы. Электронные, стильные такие, с множеством кнопочек, с широким табло — то, что надо. Часы эти я позаимствовала у Никуленко. Нет, клептоманией я не страдаю, у меня свои такие же, просто для осуществления моего плана мне понадобятся еще одни.

Я зашла к себе в купе. Там сидел Дима, по его словам, оставшийся, чтобы меня успокоить. Пришлось уверить его, что со мной все в порядке, и прогнать вон — времени было уже много. Я закрыла за ним дверь, достала из рюкзака моток изоляционной ленты (незаменимая, кстати сказать, в дороге вещь!) и начала наскоро обматывать ею никуленковские часы, превращая их в бесформенный комок. Открытым я оставила лишь табло, предварительно выставив на них обратный отсчет. Точно так же я поступила и с собственными часами. Хоть и жалко, но что поделаешь. Искусство, как говорится, требует жертв.

Я накинула на себя джинсовую куртку и вышла в коридор, спрятав часы в карманах, предварительно выгрузив оттуда все лишнее: сигареты, зажигалку, прочую мелочь. Из кармана выпала какая-то красная книжечка. Что такое? Ага, вспомнила — это купленное в магазине приколов удостоверение ФСБ. Фальшивое, конечно. Но если его показывать с соответствующим выражением лица, обычно прокатывает. Тоже нужная вещь. Пригодится. Я сунула ксиву в задний карман джинсов и вышла в коридор. Никого. Впрочем, неудивительно, сейчас около пяти часов утра. Я прошла в туалет и все той же изоляционной лентой закрепила часы Григория Львовича прямо напротив унитаза. Затем прошла в следующий вагон и повторила ту же операцию со своими часами. Порядок. Теперь нужно немедленно возвращаться к себе в купе и сразу лечь спать. Так я и поступила.