Сад чародея - Геза Чат

К нам ты прилетаешь

Из нездешних стран…

Но поскольку выходило не очень хорошо, прабабушка ее прервала. Напрасно Маришка пыталась начать снова. Ничего не получалось. И прабабушке пришлось показать пример.

Тоненьким голоском, держа в руках дребезжащую гитару, слепая старушка запела:

К нам ты прилетаешь

Из нездешних стран

Все что обещаешь, —

Слепота, обман.[1]

Потом они спели вместе, и Маришка снова выучила эту песню — на том же месте, так же как когда-то, шестьдесят лет назад.

Музыка нагнала на них сонливость, и вскоре они стали готовиться ко сну.

Маришку устроили на диване. Прабабушка — ее голос был хорошо слышен из-за двери — весело сказала:

— Ты еще молодая, тебе и диван сойдет.

И они долго смеялись. Потом поцеловали друг друга, Маришка задула лампу, и обе улеглись спать.

Через десять минут из комнаты доносился лишь тихий, перебивающий друг друга храп на два голоса.

От сестер и кузин — тех, что посещают балы, да и от прочих своих знакомых барышень (все они отличаются тем, что терпеть не могут запах одеколона «Шипр», который им уже не раз удавалось унюхать, с хохотом распахнув мое пальто) я не раз слыхал о бароне, мол, есть такой старший лейтенант из гусар, и, в придачу, отлично танцует.

Как соберутся после бала, протанцевав ночь напролет, как начнут шептаться в малой гостиной, только и слышно:

— Барон.

— Да уж, барон!

В ленивой полутьме сумерек, среди сонных, растрепанных девушек с бледными лицами словно пролетало мимолетное дуновение сладострастной мечты. Девушки оживлялись, восхищались статью барона, его умением танцевать, синим сукном его доломана, на которое самая молодая из моих кузин, белокурая Юдит, однажды даже приклонила голову — лишь на секунду, попробовать, какое мягкое. Об этом я узнал не далее как вчера от Ирен, тетушки Юдит, рассказавшей мне об этом со словами «и такое теперь бывает».

На самом же деле, когда мне представили барона, я сразу понял, что к типу пошлого офицера — героя бала — он не относится. Идеально подогнанные лаковые сапоги щелкали по асфальту так, что у понимающего в подобных делах перехватывало дух: невозможно было на лету найти анатомическое объяснение этой невыразимо легкой и благородной походке. На маленьком, бледном лице выделялся нос совершенно гениальной формы. Глаза — обычные серые глаза, щеки чисто выбриты, кончики тонких губ опущены вниз (немного, совсем чуть-чуть, вызывающе чувственно). Волосы русые, расчесаны на пробор.

Я хорошо рассмотрел барона. Когда он прошел мимо, в нос ударил запах его одеколона. Парфюм он использовал особый; в первый момент его аромат показался мне удивительно вкусным, у меня в носу словно проснулся какой-то прежде дремавший рецептор — затем действие запаха медленно прошло, и в финале можно было лишь догадываться о его присутствии, словно ловить звук негромкого, постепенно удаляющегося струнного оркестра.

Барон мне очень понравился, хотя — не стану отрицать — изначально я был настроен к нему крайне враждебно. Я слышал много похвальных слов в его адрес (что, само по себе, уже возмутительно), доходили кое-какие слухи, мол, барон не интересуется дамами, только барышнями, молоденькими девушками в белых платьях, а они задыхаются от восторга, стоит им взглянуть в его серые глаза, — холодная дрожь пробегает по нежным спинам, и руки до локтей покрываются мурашками.

…Потом я узнал, почему барон выливает на себя такое невозможное количество одеколона.

Но сообразил я это лишь тогда, когда фигура барона стала мне понятна целиком и полностью. Этот человек хотел красиво провести последние дни свое жизни — до смерти ему оставалось несколько месяцев — и сам себе придумал всю эту историю. Решил работать на контрасте. Перед лицом неумолимой смерти барон отправился к юным хохотушкам, любопытным и жадным до жизни. От девичьих тел ему ничего было не нужно, ведь каждая третья капля его крови уже была мертва, достаточно было завоевать их души.

Собственное тело барона терзала невыносимая слабость, его лихорадило, бросало в обморок. Приходилось душиться, чтобы никто не уловил запах болезни. Он разыскал самый прекрасный в мире аромат и опрыскивал им одежду. Носил широкие галифе и подкладывал под плечи толстый слой ваты — плоть истончалась с каждым днем. На последний летний бал, который проводят на водах в первую субботу сентября, отправился и я. Говорили, что барону осталось всего несколько дней, с другой стороны, от Юдит я узнал, что он будет там наверняка. Барон пообещал ей лично. Каков кавалер!

На широкой веранде, где ужинали курортники и гости бала, горели синеватые дуговые светильники, и влажный сентябрьский туман словно подкрашивал воздух в голубоватый цвет. Девичьи плечи блестели в холодном свете. Красавицы поглядывали в бальную залу, залитую светом красных электрических лампочек. Ужинали тихо, почти бесшумно. Девушки и юноши постоянно встречались глазами. Юдит ждала барона, а ее сестры, Ирен и Гита, ожидавшие других партнеров, как я успел заметить, на самом деле, тоже думали только о нем. Вечер проходил в молчании, без шумных разговоров. Даже музыкант-цыган, и тот выбирал самые спокойные мелодии.

Наконец, начали танцевать, в зале было не больше дюжины пар, в этот момент прибыл и барон. Я чуть не вскрикнул, увидев, как его голубая рубашка мелькнула в конце аллеи. В темноте, среди кряжистых коричневых деревьев словно пронесся волшебный шорох. Барон был в приподнятом настроении, лицо — прекрасное, молодое лицо — было исполнено поразительной энергии, а ведь сухожилия были поражены уже до самых колен, и лоб покрыт испариной. Террасу заполонил запах его одеколона, а звон шпор взорвал зябкую осеннюю задумчивость, в которую все на мгновение погрузились. Барон был чисто выбрит, зрачки глаз блестели. Он закапал в глаза атропин — установить это было несложно. Думаю, губы свои тонкие он тоже подкрасил.

Я периодически заглядывал в бальную залу через окно. Танцевали без особого задора, никто не вскрикивал. Я видел, как барон изящно, слегка покачиваясь, скользил по сияющему паркету, приближался к девушкам (за это я не мог на него гневаться), и шептал им что-то, прямо в лицо. Он перетанцевал с каждой. Я наблюдал, как они все по очереди закрывали глаза, пьянея от запаха его одеколона, и откидывали назад головы. В какой-то момент барон вышел на веранду и выпил немного шампанского, затем сбежал вниз по аллее взглянуть на озеро. В этот миг за темным пятном камышей поднялся тонкий серп новой луны. С минуту барон неподвижно смотрел на него. (С каким искусством проживает этот человек свои последние часы. Наслаждается восходом сентябрьского месяца, словно поэт-неврастеник, прислушивающийся к вселенской мудрости).