Моя Лоботомия - Чарльз Флеминг, Говард Далли

В августе 1951 года, когда мне было два с половиной года, Родни и Джун родили еще одного сына. Его назвали Брайан. Как и я, он родился здоровым. Теперь у меня был сосед по комнате в нашей квартире в Спартанской деревне.

В некоторых семьях появление второго сына становится концом света для первого сына, потому что теперь ему приходится делить мать с посторонним человеком. Но не в моей семье. Мой папа говорил, что рождение Брайана никак не повлияло на мои тесные отношения с Джун. Он заботился о Брайане, а она сосредотачивала всю свою любовь на мне. “Я был тот, кто заботился о Брайане,” — сказал он. “Все, что ей было важно — это маленький Говард.”

Мой отец позже сказал мне, что я был самым важным человеком в жизни моей матери — даже важнее, чем он. Я был старшим сыном. “Я мог бы умереть, и это бы нисколько не повлияло на ситуацию,” — сказал мой папа. “У нее был ты.”

Когда он получил свою степень, моего отца наняли учителем начальной школы в одноклассной школе в маленьком городке Поллок-Пайнс в Сьерра, примерно на полдороги между Сакраменто и озером Тахо.

Большинство моих ранних детских воспоминаний связаны с этим местом. Наш дом стоял на холме, который спускался к изгибу шоссе 50, двухполосной дороге, ведущей из Сакраменто к озеру Тахо. У нас был маленький кокер-спаниель по кличке Блэки. Его сбила машина на этой дороге и убила, когда мне было около двух лет.

Я также помню, как сидел в кафе в городке Пласервилл, пил газировку со своей матерью. Мы ждали моего отца. Играла музыка. Мой дядя по матери Росс и тётя Рут имели огромную горную дачу, такую большую, что она больше походила на охотничий дом, дальше по шоссе 50, возле знаменитого старого курорта под названием Little Norway. Её построил мой прадед — отец бабушки Дэйзи — в 1930-х годах. Основное здание, двухэтажное и украшенное головами лосей, было окружено соснами и меньшими домиками, которые были настолько примитивными, что имели грязные полы. Мы останавливались в одном из них, когда я был маленьким.

Зимой снег был таким глубоким, что мы вырезали в нем ступеньки и забирались на крышу домика. Позже я научился кататься на лыжах там, но мои ранние воспоминания о снеге неприятные. Я вступил в сугроб, который был таким глубоким, что я провалился по пояс и не мог выбраться. Это напугало меня. Я думал, что какой-то снежный монстр придет и съест меня, и я начал плакать.

Мой отец считал это самым смешным зрелищем, которое он когда-либо видел. Я был напуган, но он смеялся. Это заставило меня злиться на него.

Я думаю, что я был счастливым ребенком. Я помню, как мы каждый день ходили два квартала от нашей квартиры до работы моего отца, моя мать несла ему обед, который она приготовила. Но я также помню, что мне не нравилось, как моя мать одевала меня. Мне приходилось носить цветные рубашки и те короткие шорты, которые имеют лямки, чтобы удерживать их. Они выглядели как немецкие ледерхозен. Даже будучи ребенком, я считал их безвкусицей. Возможно, я хотел носить джинсы.

Моя мать любила быть матерью, и это ей давалось естественно. На моей любимой фотографии с ней из того времени она носит футболку с короткими рукавами, широкий черный ремень и пышную юбку, и стоит под веревкой для белья во дворе Спартанской деревни. Она выглядит так, будто зовет меня, и она выглядит счастливой.

Члены семьи рассказывали мне, что она наслаждалась жизнью и много смеялась. Она не была серьезной, как мой отец. Она была более беспечной и любила веселиться.

В моих воспоминаниях она была очень любящей и снисходительной матерью. Я помню, как она держала меня на руках, обнимала и целовала. Я помню, как она меня любила. В голове у меня промелькнули картины зеленой травы, солнца, и я пробегал мимо пышных юбок моей матери. Я помню ее смех.

Мой отец был неугомонным и амбициозным. Желание лучшей работы заставило нас снова переехать. Он покинул однокомнатную школу, где он преподавал в Поллок-Пайнс, и получил другую работу учителя начальной школы в соседнем школьном округе Камино.

Позже он устроился на работу туда, где работал его брат Кеннет, в консервный завод Barron Gray в Сан-Хосе, где упаковывали ананасы и другие фрукты для компании Dole. Мы переехали к Кеннету и его жене Твайле и их четырем детям в Саратогу, пригород Сан-Хосе. Это продолжалось, пока моя мать снова не забеременела.

Как и во время беременности со мной и с Брайаном, она уехала жить к своей матери на последние месяцы беременности. Мой отец остался в Саратоге со мной и Брайаном, тесно уживаясь в доме своего брата, пока все ждали прихода младенца.

Затем он родился, и это было очень плохо. У него были повреждения мозга — настолько серьезные, что врачи говорили, что он вряд ли выживет. Врачи сказали, что у него была только половина мозга. Его звали Брюс. Он родился в Окленде, в больнице Highland-Alameda County, и оставался там.

Но и моя мать тоже осталась там. С ней тоже что-то было не так, и это было серьезным. Врачи не заметили это. Возможно, симптомы были замаскированы проблемами с ее беременностью. Возможно, врачи были настолько обеспокоены тем, что было не так с ребенком, что не заметили, что что-то было не так с ней. Возможно, как настаивал мой отец позже, это произошло потому, что ее семья слишком жадная, чтобы отвезти ее в хорошую частную больницу.

Какова бы ни была причина, когда они поняли, что она больна, было слишком поздно, чтобы помочь ей. Моя мать умерла в больнице через двенадцать дней после рождения Брюса. Только после вскрытия врачи поняли, что у нее был рак толстой кишки. Согласно ее свидетельству о смерти, причиной смерти был “острый перитонит”, вызванный перфорацией толстой кишки, которая, в свою очередь, была вызвана раком толстой кишки. В записях врача указано, что она страдала от рака несколько месяцев, но ее смерть наступила всего через несколько часов после перфорации толстой кишки.

Именно поэтому мой отец чуть было не опоздал увидеть свою жену перед смертью. Потребовался целый день, чтобы кто-то из семьи Дэйзи позвонил ему на работу и сообщил о проблеме. Когда он, наконец, прибыл в больницу,