Дорога войны - Валерий Большаков

— Масли-ины! Маслины опавшие, самые спелые!

— Сколько-сколько?! Всеблагие лары!

— Яйца! Яйца теплые! Только что из-под курицы!

— Козлятинка! Свежа-айшая! Афиной Аллеей клянусь!

— Господин, купи тогу! Новая почти, ненадеванная!

— Этот распоротый мешок ты называешь тогой?! Да иди ты к воронам!

— Притирания из Египта! А вот притирания из Египта! Чего желает сердце твое?

— А это что у тебя? Ладан, что ли?

— Попал иглою! Купи кусочек, и дом твой будет благоухать весь год!

Луций вышел к улице Аполло Сандалариус, спускающейся со склона Эсквилина и пересекающей Субуру. Когда-то она звалась просто улицей Башмачников — Сандалариус, но потом Октавиан Август поставил здесь статую Аполлона. Одолев подъем, вымощенный булыжником, гладиатор свернул под арку темного сырого подъезда пятиэтажной инсулы[7]— здесь он снимал каморку «под черепицей». Во внутреннем дворе почти не осталось зеленой травы, всю вытоптали, зато посередине бил фонтан, наполняя каменную чашу, — отсюда жильцы брали воду. «Удобства» располагались неподалеку, о чем сразу сообщали своим хозяевам даже те носы, что привыкли к зловонию, — хоть и журчала вода в уборной-латрине беспрестанно, запах держался стойко.

«И здесь я живу! — поморщился Луций. — Ползаю по самому дну…»

Мать родила Луция Эльвия в Калабрии, неизвестно от кого, скорее всего, отцом его был загулявший легионер. Или матрос Равеннского флота.

Ни грамматике, ни риторике малого Луция не обучали, образование он получал на улице, сражаясь с такими же зверенышами, как он, за кусок хлеба и глоток вина. «Человек человеку волк» — эту истину Эльвий затвердил назубок. «Преподаватели» — одноногий попрошайка Рапсод и старый вор Анний Косой — вбивали в него данную формулу одичания, вколачивали старательно, оставляя на шкуре Луция его первые шрамы. И ученик хорошо усвоил материал — Косого с Рапсодом он убил первыми. И понеслось его житие по кочкам бытия…

Змей поднял голову к прямоугольнику синего неба, вырезанного колодцем стен, и направился к лестнице. На второй этаж вели ступени из травертинского камня, до третьего тянулась лестница из кирпича, а выше надо было подниматься по скрипучему шаткому дереву.

На галерее четвертого этажа Луцию повстречался раб-инсуларий. Раб смиренно поклонился и сказал елейным голоском:

— Когда платить собираешься?

— Завтра! — отрезал гладиатор и стал подниматься по лестнице наверх.

Деревянные ступеньки под ногами погромыхивали — они были съемными. Случалось, что хозяину дома надоедало кормиться «завтраками», и он вынимал ступеньки, блокируя злостного неплательщика.

Открыв простой деревянный замок, Луций помолился пенатам и вошел в квартиру. Потолком ее была крыша инсулы. Балки, поддерживающие черепицу, нависали низко — каждой перекладине поклонишься. Комнат было две, их разгораживала плетенка из хвороста. Дальняя комната служила Эльвию спальней, там он поставил топчан с провисшей ременной сеткой. Рваный тюфяк был набит ситником, нарезанным на болотах у Цирцей, одеялом гладиатору служила тога, а подушкой — связка сена.

Большая комната была обставлена бедно — колченогий буковый столик в углу, на нем хватало места для шести глиняных кружечек, а под ним помещался маленький горшок-канфар с отбитой ручкой. Середину комнаты занимала прогоревшая бронзовая жаровня, зеленая от старости и заткнутая черепком от амфоры.

Змей мрачно посмотрел на жаровню, потом поднял глаза на ряды черепиц, перевел взгляд на окошко, прикрытое щелястой ставней. Да-а. Зимою он тут окочурится — не надо и к сивиллам-пророчицам ходить, чтобы уразуметь это. Пора, пора подсуетиться, найти местечко потеплее. В деревню, что ли, вернуться? Ну уж нет! Лучше быть босяком в Риме, чем цезарем в глуши!

Пожертвовав крошки сыра и хлеба своему дырявому очагу, гладиатор хорошо откусил и проговорил с набитым ртом:

— Будем искать!

Сергий Роксолан, Искандер Тиндарид, Эдикус Чанба и Гефестай сын Ярная покинули Большой Цирк вместе со всеми, но и в огромной толпе они выделялись. Все четверо служили в Шестой кентурии Особой когорты претории, а Сергий Роксолан носил звание гастат-кентуриона. Вернувшись вчера с одного задания, завтра они готовились получить новое, а нынче, в Марсов день,[8]у друзей был выходной — первый за полгода…

Четверо преторианцев выступали с достоинством цезарей, щеголяя новенькой формой — на каждом были короткая алая туника с золотым позументом и лиловый плащ. Крепкие ноги были обуты в красные калиги, а головы гордо несли блестящие шлемы с роскошными плюмажами из страусиных перьев. Мускулистые руки небрежно придерживали мечи в ножнах на перевязях. Двое выбивались из строя — Сергия отличали серебряные поножи, полагавшиеся кентуриону по званию, а невысокий Эдикус шагал чуть впереди, чтобы не так бросалась разница в росте.

— Куда пойдем? — спросил он нетерпеливо. — Может, на Форум махнем? Потусуемся?

— А что мы там забыли, на Форуме? — пробурчал Гефестай.

— Ладно, — быстро согласился Чанба. — Твои предложения?

— Лично я, — потер живот Гефестай, — завалился бы сейчас в приличную харчевенку! Что-то есть охота.

— Можно подумать, — фыркнул Эдик, — эта охота у тебя хоть раз в жизни пропадала! Как просыпаешься, так она и приходит. Даже ночью встаешь пожевать!

— Природа, — измолвил сын Ярная назидательно, гулко похлопав себя по животу, — не терпит пустоты.

— Мне кажется, что в данном случае Гефестай прав, — неожиданно поддержал друга Искандер, — хорошая трапеза нам не повредила бы. Заодно отметим праздничную дату!

— Какую? — удивился Сергий.

— Вторую годовщину нашего пребывания в этом времени! — торжественно провозгласил Тиндарид.

— Что, точно? — вытаращился Эдик и сразу нахмурился: — Ты что? Сейчас октябрь, а мы сюда в ноябре перешли!

— Не, — замотал головой Гефестай, — это в две тыщи шестом был ноябрь, а мы, когда переместились, в апрель попали. Ну и считай — сто семнадцатый, сто восемнадцатый… и еще пять, ну, почти шесть месяцев. Тоже мне, арифме-етик!

Искандер улыбнулся.

— Стоит ли пересчитывать календарные дни? — мягко сказал он. — Было бы вино, а повод найдется…

— В самом деле! — воскликнул Гефестай. — Вперед, луканская копченая колбаса ждет нас!

— И омар с горной спаржей, — потер руки Эдик.