Смертельный дубль - Евгений Игоревич Новицкий

8

— Я вижу, вы сейчас не расположены… к серьезному разговору, — пробормотал режиссер, отступая еще на несколько шагов назад. — Я вижу, вы сегодня… простите, не в себе. Да и я тоже. Поздний вечер — мы явно оба устали. Давайте встретимся завтра утром, как говорится, утро вечера мудренее. У меня завтра как раз свободный день, и я подумаю… мы с вами вместе решим, какую роль… какую работу в кино можно найти для вас немедленно… понимаете, немедленно? — Последние слова Баклажанов уже почти прокричал.

Он находился на грани отчаяния, хотя сам не понимал почему. Конечно, у него не было сомнений, что перед ним не призрак, которых не существует и существовать не может. Но то, что Топорков, несомненно, был живой, как раз и пугало, хотя истинную причину этого страха режиссер не мог обнаружить, как ни пытался.

«Лучше бы он и впрямь покончил с собой», — говорил про себя Баклажанов, а сам все отступал и отступал в глубь павильона. Однако вскоре отступать будет некогда, и тогда… О том, что будет тогда, режиссер предпочел не задумываться, но он чувствовал, что будет что-то страшное.

— Ну так что же? — выкрикнул Баклажанов, которого крайне угнетало зловещее молчание Топоркова, особенно в сочетании с его пристальным неморгающим взглядом. — Давайте тогда до утра? Хорошо?

— Нет, не хорошо, — отчетливо прошептал Топорков.

Режиссеру послышалась в его интонации жгучая ненависть. «Он меня ненавидит! За что?» Баклажанов даже сморщился от непонимания.

— Вы хотите найти мне работу, — чуть повысил голос Топорков.

Режиссер не понял, было это сказано утвердительно или вопросительно, но на всякий случай подтвердил:

— Хочу.

— Поздно, — покачал головой Топорков. — Ведь я уже умер!

— Перестаньте! — изо всех сил крикнул Баклажанов.

— Незачем так кричать, Лев Александрович, — криво улыбнулся Топорков. — Вас уже никто не услышит. Час поздний — все разошлись по домам. Здесь только я и вы. Призрак и его недруг.

— Во-первых, вы не призрак! — запальчиво возразил режиссер. — Во-вторых, я вам вовсе не недруг! Зачем вы так говорите?

— Недруг, недруг, — повторил Топорков. — И еще лицемер. Что вы мне только не наговорили сегодня. И то, что я вас заинтересовал, и то, что вы, видите ли, возжелали познакомиться со мной поближе, и что работу в кино вам теперь неймется мне предложить… А где ж вы, спрашивается, раньше были? Когда я был жив? А?

— Я… ну… — Баклажанов не знал, что ответить. — Я вас, может, не разглядел сразу, не оценил. Ну простите меня за это! Такое бывает. Ни один актер не добивался успеха с первой попытки…

— Бросьте, — резко оборвал Топорков. — Всем хорошим актерам всегда удается преуспеть в профессии еще до тридцати. Исключений нет. Однако вы и вам подобные все-таки сделали таким исключением меня. Или, по-вашему, я недостаточно хорош?

— Хорош, хорош, очень хорош, — горячо закивал режиссер.

— Тогда почему же, — повысил голос Топорков, — вы доверили сыграть Раскольникова не мне, а этому фальшивому Бутафоркину?

— Может, я ошибся, простите, — залепетал Баклажанов. — Такое тоже бывает… И потом, я не соглашусь с вами. — Режиссер нашел в себе силы не во всем поддакивать взбесившемуся актеру. — Раскольникова сыграл хороший артист — нисколько не фальшивый. Разумеется, вы тоже не сфальшивили бы, но… вам просто не повезло, что поделать… Без этого в вашей профессии — никак…

Тут Баклажанов прекратил пятиться, поскольку уперся спиной в стену. Дальше отступать было некуда. А Топорков продолжал надвигаться на него и говорить:

— Я был идеальным Раскольниковым, я! И вы не могли этого не оценить, если хоть сколько-нибудь смыслите в своей профессии! Выходит, вы сделали это нарочно. Я вам чем-то не понравился, или вы просто позавидовали моему таланту и поэтому лишили меня возможности сыграть роль, для которой я был рожден… Но ничего, я сыграю ее сегодня. Уже не перед камерой, а в жизни. И пускай вы будете моим единственным зрителем, зато вы наконец оцените меня по достоинству…

— Вы сошли с ума, — прошептал Баклажанов. — Пустите меня! — Он сделал попытку оттолкнуть Топоркова и побежать прочь, но сильная рука актера немедленно вернула его на место, с силой прижав обратно к стене.

Режиссер взмахнул руками и хотел что-то сказать, но у него уже не было слов.

А Топорков вновь сунул руку за пазуху своего пальто и извлек оттуда топор. Его лезвие угрожающе сверкнуло в свете софитов.

Баклажанов лихорадочно замотал головой.

— Это ведь не настоящий топор, правда? Он бутафорский, да?

Топорков самодовольно усмехнулся:

— Нет, он абсолютно настоящий, в отличие от вашего любимого Бутафоркина.

Актер легко перекинул топор из левой в руки в правую и сделал замах.

— Нет! Нет! — Режиссер закрыл лицо и стал приседать, вернее, сползать по стене.

— Прощайте, Лев Александрович… — Топорков снова усмехнулся. — То есть… прощайте, Алена Ивановна.

И он резко опустил топор обухом на голову Баклажанова.

9

В этот же вечер монтажер Васильева допоздна засиделась в монтажной. Режиссер весь день находился рядом с ней и руководил процессом, но когда стала приближаться полночь, не выдержал и отправился домой отоспаться.

Васильева же упорно продолжала работать. Она знала, что группа не поспевает к надлежащему сроку, ибо сдать полностью готовую картину следовало уже на следующей неделе. Не желая подводить своего любимого режиссера, Васильева поставила себе задачу: любой ценой завершить монтаж вовремя.

За полночь Васильева в очередной раз отлучилась в уборную, а когда возвращалась обратно, заметила свет в одном из павильонов.

«Кто это может там быть в такое время?» — подумала монтажер. То, что это может быть Призрак, почему-то не пришло ей в голову, хотя, как и большинство женщин на студии, она опасалась встречи с ним.

«Видно, какая-то парочка задержалась там после съемок, — заключила Васильева. Она хотела уже вернуться в монтажную, но любопытство взяло свое. — Я только осторожно загляну, и все».

Васильева на цыпочках подобралась к приоткрытой двери павильона и просунула в щель голову.

В тот же миг она пронзительно завизжала и стремглав бросилась прочь, не переставая голосить. По пустынным коридорам «Мосфильма» жутким эхом прокатился ее крик.

Глазам Васильевой предстала страшная картина. Монтажер наблюдала ее не более секунды, но этого хватило, чтобы навсегда запечатлеть ее в памяти. Она увидела тело крупного мужчины, лежащее на полу в луже крови. Но по-настоящему напугало Васильеву даже не это, а то, что над телом стояла длинная фигура в костюме Пьеро. В руке фигура держала окровавленный топор.

Васильева со всех ног бежала в то единственное место, где в этот час точно кто-то должен был находиться, —