Библиотека в Париже - Джанет Скеслин Чарльз

– Спасибо!

Разорвав упаковку, я нашла там вязанный крючком жилет.

Я натянула его на футболку, и мама поправила его у талии, довольная, что не ошиблась размером.

– Ты прекрасна! Зеленый подчеркивает искры в твоих глазах.

Взгляд в зеркало подтвердил, что я выгляжу по-идиотски. Если я надену это в школу, Тиффани Иверс сожрет меня живьем.

– Он… симпатичный, – с запозданием сказала я.

Мама улыбнулась, скрывая обиду:

– Так над чем ты трудишься?

Я объяснила, что должна написать сочинение о Франции и что для этого мне нужно поговорить с миссис Густафсон.

– Ох, милая, я не уверена, что тебе стоит ее беспокоить.

– У меня всего несколько вопросов. Разве нельзя ее пригласить?

– Наверное… А о чем ты хочешь ее спросить?

Я показала на лист.

Посмотрев на мои записи, мама громко вздохнула:

– Понимаешь, у нее ведь могла быть причина не возвращаться…

Днем в субботу я быстро прошла мимо старенького «шевроле» миссис Густафсон, поднялась по шатким ступеням ее крыльца и позвонила в дверной колокольчик. Дин-дон! Ответа не последовало. Я позвонила еще раз. Снова никто не откликнулся, так что я подергала парадную дверь. И она со скрипом отворилась.

– Эй, привет! – громко произнесла я и вошла в дом.

Тишина.

– Есть кто-нибудь дома? – спросила я.

В гостиной все стены занимали полки с книгами. Под венецианским окном стояли на подставке папоротники. Стереопроигрыватель, размером с большой холодильник, мог вместить в себя человека. Я быстро просмотрела коллекцию записей: Чайковский, Бах, снова Чайковский…

Миссис Густафсон прошла по коридору, шаркая ногами, вид у нее был такой, словно она только что проснулась. Даже дома, в одиночестве, она была в платье с красным поясом. В одних чулках, без туфель, она казалась ранимой. Мне вдруг пришло в голову, что я никогда не видела перед ее домом машин каких-нибудь друзей, никогда не замечала, чтобы к ней приходили гости. Миссис Густафсон была воплощением одиночества.

Остановившись в нескольких футах передо мной, она уставилась на меня так, словно я была грабителем, явившимся, чтобы похитить ее запись «Лебединого озера».

– Что тебе нужно?

Вы кое-что знаете, и я тоже хочу это знать…

Она скрестила руки на груди:

– Ну?

– Я пишу сочинение о вас. Ну, то есть о вашей стране. Может, вы могли бы ответить мне на несколько вопросов?

Уголки ее губ опустились. Миссис Густафсон молчала.

Тишина заставила меня занервничать.

– У вас тут целая библиотека…

Я махнула рукой в сторону полок с книгами, авторов и названий которых я не знала: мадам де Сталь, «Мадам Бовари», Симона де Бовуар…

Пожалуй, это была плохая идея. Я повернулась, чтобы уйти.

– Когда? – вдруг спросила она.

Я оглянулась:

– А можно прямо сейчас?

– Я сейчас кое-чем занята…

Миссис Густафсон произнесла это живо, словно была президентом и должна была поскорее вернуться в свою спальню.

– Я пишу сочинение, – напомнила я, потому что школа занимала место сразу после Бога, страны и футбола.

Миссис Густафсон надела туфли на высоком каблуке и схватила ключи. Я следом за ней вышла на крыльцо, и она заперла дверь. Она была единственным человеком во Фройде, который это делал.

– Ты всегда врываешься в дома к людям? – спросила она, когда мы пересекали лужайку.

– Обычно они сами выходят, – пожала я плечами.

В нашей гостиной миссис Густафсон сначала сложила ладони вместе, а потом безвольно уронила руки. Ее взгляд скользнул по ковру, по диванчику у окна, по семейным фотографиям на стене. Ее губы шевельнулись, собираясь что-то сказать, возможно: «Как у вас мило», как сказали бы другие леди, – но потом ее челюсти крепко сжались.

– Добро пожаловать, – произнесла мама, подавая на стол блюдо с шоколадным печеньем.

Я жестом пригласила нашу соседку сесть. Мне и себе мама поставила простые кружки, а миссис Густафсон – свою любимую чашку. Я наизусть знала ее историю. Много лет назад, когда миссис Иверс отправилась в Англию на экскурсию по замкам, папа дал ей денег, чтобы она купила для мамы красивый фарфоровый сервиз. Но фарфор был очень дорог, и миссис Иверс вернулась с одной только чашкой и блюдцем. Боясь, что фарфор может разбиться, она все время трансатлантического перелета держала чайную пару на коленях. И мне казалось, что тонкая чашка, разрисованная изящными голубыми цветами, явилась из каких-то лучших мест. Более утонченных. Как миссис Густафсон.

Мама разлила чай, и я нарушила молчание:

– Что самое лучшее в Париже? Правда ли, что это прекраснейший в мире город? И каково это – вырасти там?

Миссис Густафсон ответила далеко не сразу.

– Надеюсь, мы вас не слишком утомляем, – негромко произнесла мама.

– В последний раз мне задавали разные вопросы, когда я устраивалась на работу во Франции.

– Вы волновались? – тут же спросила я.

– Да, но я выучила все книги наизусть, пока готовилась.

– Это помогло?

Она печально улыбнулась:

– Всегда есть вопросы, на которые ты не готов ответить.

– Лили не станет задавать такие вопросы.

Мама обращалась к миссис Густафсон, однако ее предостережение касалось меня.

– Что самое лучшее в Париже? Это город читателей, – сказала наша соседка.

Она пояснила, что в домах ее друзей книги были так же важны, как мебель. Она проводила летние дни, читая в зеленых городских парках, потом, когда с приближением холодов пальмы в горшках в таких местах, как сады Тюильри, уносили в оранжереи, она всю зиму сидела в библиотеке, устроившись у окна с книгой на коленях.

– Вы любите читать?

Мне самой всякая английская классика, которую нам задавали читать, казалась скучнейшим делом.

– Я живу ради чтения, – ответила она. – В основном читаю исторические книги и о современных событиях.

Это выглядело таким же веселым, как наблюдение за тающим снегом.

– А в моем возрасте вы чем занимались?

– Я любила романы вроде «Таинственного сада». А новостями интересовался мой брат-близнец.

Близнец. Мне хотелось спросить, как его звали, но миссис Густафсон продолжила говорить. Парижане наслаждаются едой почти так же, как литературой, сказала она. Прошло более сорока лет, но она до сих пор помнила пирожное, которое принес ей отец, когда она отработала свой первый день, – нечто под названием «финансье». Закрыв глаза, миссис Густафсон сказала, что вкус маслянистой миндальной пудры показался ей вкусом рая. А ее мать обожала торт «Опера», в котором слои темного шоколада тонули в слоях бисквита, пропитанного кофе… Ох-ох… Я ощущала вкус ее слов и наслаждалась тем, как они ласкают язык.