Книга Призраков - Сэбин Бэринг-Гулд

– Тетя Ханна! Мне хочется чего-нибудь почитать.

Спустя время, после возражений и презрительных отказов, ей было разрешено прочитать Мильтона.

– Мне очень понравился Комус, – сказала она по прочтении.

– Комус! – ахнула мисс Маунтджой.

– И еще L'Allegro и Il Penseroso, они очень неплохи.

– Девочка моя. Эти произведения были написаны бессмертным поэтом до того, как у него открылись глаза.

– Но я думала, тетя, что после того, как ослеп, он продиктовал только Потерянный Рай.

– Я имею в виду глаза души, – суровым тоном пояснила старая леди.

– Мне бы хотелось прочитать что-нибудь историческое.

– Прочти Dairyman's Daughter.

– Уже прочитала. Ненавижу.

– Боюсь, Летиция, что вы исполнены горькой желчи и опутаны узами неправды.

К несчастью, сестры очень редко виделись друг с другом. Это случалось, когда леди Лейси и Бетти наведывались в город, но даже тогда мисс Маунтджой прилагала все усилия, чтобы сестры общались как можно меньше.

В один из таких приездов в Лондон, леди Лейси позвонила и осведомилась, не может ли она взять Летицию с собой в театр. Мисс Маунтджой пришла в ужас, ответила резким отказом, а заодно выразила свое мнение относительно лицедейства на сцене и тех, кто смотрит подобные действа, в сильных и чрезвычайно нелестных выражениях. Пока она опекает Летицию, она ни в коем случае не позволит ее душе подвергнуться угрозе, исходящей из такого богопротивного места. Леди Лейси оказалась в некотором смущении и высказала большое сожаление по данному поводу.

Бедная Летиция, услышав об этом предложении, обрадовалась, но, узнав о решительном отказе, разразилась слезами и пришла в неописуемую ярость. Он побежала в свою комнату, схватила Clayton's Sermons и, разорвав в клочья, разбросала по полу, после чего принялась топтать ногами обрывки страниц.

– Летиция, – сказала мисс Маунтджой, обнаружив содеянное, – вы дитя гнева.

– Почему я не могу пойти туда, где есть что-то, что мне очень хочется увидеть? Почему вы не позволяете мне слушать прекрасную музыку? Почему я должна всегда пребывать в скорби?

– Потому что эти вещи от мира, они мирские.

– Если Господь ненавидит все прекрасное, то зачем он создал павлина, колибри и райских птиц, вместо того чтобы наполнить мир домашней птицей?

– Вы думаете о мирском. Вам никогда не попасть на небеса.

– Какое счастье меня ждет – если святые не занимаются ничем, кроме миссионерских встреч, на которых поучают друг друга. Чем еще они занимаются, кроме молитвы?

– Они поклоняются Господу.

– Я не понимаю, что это значит. Все, что я видела, это молитвенные собрания. В церкви Салема священник смотрит на Него, обращается к Нему, жестикулирует, льстит, заискивает и, в самом деле, молится. Если это все, то на небесах должно быть ужасно скучно.

Мисс Маунтджой пришла в ярость, но сдержалась.

– Вы злая девочка, – сказала она.

– Тетя, – продолжала Летиция, намеренно продолжая в том же тоне, – я хочу, чтобы вы отпустили меня – хотя бы один раз – в католический храм, чтобы посмотреть, как там служат Господу.

– Скорее я увижу тебя мертвой у своих ног! – в ярости воскликнула леди, встала и вышла, прямая, как кочерга.

Так росла несчастная девушка в поместье тетки, сопротивляясь воспитанию, как могла.

А затем произошло страшное. Она заболела скарлатиной, давшей осложнения, и жизнь ее оказалась в опасности. Мисс Маунтджой не стала скрывать от девушки, что состояние ее безнадежно и дни ее сочтены.

Но Летиция даже подумать не могла умереть молодой.

– Ох, тетя! Я ведь не умру! Я не могу умереть! Я ничего не знаю о блеске и суете жизни. Я хочу узнать их, что это, как это. Спаси меня, пусть врач даст что-нибудь, чтобы я поправилась. Я хочу блеска и суеты! Много блеска и много суеты! Я не хочу умирать!

Но, увы, надежды ее были тщетны, ничего не помогло, и душа ее вознеслась в Великое Незримое.

Мисс Маунтджой написала довольно сухое письмо брату, ставшему к тому времени генералом, в котором сообщила о смерти его старшей дочери. Это письмо не содержало соболезнований. В нем особо упиралось на недостатки Летиции, препятствовавшие ей обретению счастливого бытия в лучшем мире. Летиция до последнего не желала смириться с обретением иного мира, отличного от нашего; она хотела испытать все: блеск и суету, и страдала от того, что ей этого не суждено; она негодовала на Провидение, лишающее ее этого; она закрыла свое сердце для покорности и благочестия.

Минул год.

Леди Лейси приехала в город вместе со своей племянницей. Близкая подруга предоставила свой дом в ее полное распоряжение. Сама она отправилась в Дрезден со своей дочерью, чтобы завершить ее обучение музыке и немецкому языку. Леди Лейси была очень рада представившемуся случаю, поскольку Бетти находилась как раз в том возрасте, когда пора было начинать выезжать в свет. Предстоял большой бал в доме графини Бельгроув, с которой леди Лейси была знакома, и этот бал должен был стать для Бетти дебютом.

Девушка испытывала сильное волнение. Прекрасное бальное платье из белого атласа, богато отделанное валансьенскими кружевами, было приготовлено для нее на кресле. Аккуратные миниатюрные белые атласные туфельки, совершенно новые, стояли на полу. В вазе цветного стекла ждали камелии, предназначавшиеся, чтобы украсить ее волосы, а на туалетном столике, в сафьяновой коробочке, – жемчужное ожерелье, некогда принадлежавшее ее матери.

Горничная укладывала ее волосы, но камелии, долженствовавшие быть единственным алым в ее облике, – помимо алых губ и румяных щек, – ожидали своей очереди. Их надлежало использовать в последнюю очередь.

Затем горничная предложила ей помочь надеть платье.

– Нет, спасибо, Марта, я прекрасно смогу это сделать сама. Я привыкла это делать сама, так что как только придет время, позабочусь об этом.

– И все-таки, мисс, мне кажется, что вам следует помочь.

– Нет-нет, в самом деле, нет. Осталось еще много времени, и я буду одеваться неторопливо. Как только прибудет коляска, постучите в дверь и скажите, чтобы я присоединилась к тете.

Горничная вышла, Бетти заперла дверь. Зажгла свечи рядом с трюмо, посмотрела на себя в зеркало и рассмеялась. Впервые, с радостным удивлением и вполне невинно, она осознала, как она красива. Она радовалась, глядя на приятный овал своего лица, на блестящие глаза, аккуратные брови и скромную улыбку, породившую на щеках прелестные ямочки.

– Еще масса времени, – сказала она. – Мне ведь не понадобится сто лет, чтобы одеться, теперь, когда мои волосы уложены.

Она зевнула. На нее вдруг нахлынула тяжесть.