Турбулентность - Дэвид Солой

Под носом у него заскользил океан. Голубой изгиб планеты. Два часа спустя они по-прежнему обгоняли ночь. Однако ночь двигалась быстрее, и нагнала их где-то над Атлантикой. Небо пламенело над западным горизонтом. Океан замерцал, когда в него погрузилось солнце.

— Теперь держите связь с Атлантико, — произнес голос авиадиспетчера, все еще дакарского.

— Спасибо, — сказал Вернер. — Спокойной ночи.

Капитан, сидевший рядом с ним, указал на океан, почти растворившийся в темноте, и что-то сказал. Там, где они летели, в одиннадцати километрах над водой, еще сохранялся слабый свет. Вернер думал, что в Дакаре уже была ночь. И во Франкфурте уже была ночь.

— Вон там он упал, — говорил капитан.

— Кто? — спросил Вернер, блуждая в своих мыслях.

— «Эйр-Франс‑447».

Вернер всмотрелся в серебристую мглу.

— Почти на самом экваторе, — сказал капитан. — Так что там случилось? Почему ты опоздал?

— Случилась, можно сказать, авария, — сказал Вернер. — Дорожная авария.

— Да?

— Такси, в котором я ехал, сбило скутер, — объяснил Вернер. — Подросток на скутере, кажется, умер.

— Вот черт, — сказал капитан.

— В любом случае, таксиста увела полиция. И мне пришлось ловить другое, что было непросто в такое время.

— Еще бы, — сказал капитан. — Грустно вышло. С этим подростком.

— Ну да, — сказал Вернер и через минуту добавил: — Знаешь, у меня была сестра — она умерла, когда мне было пять лет.

— Да?

Капитан, очевидно, плохо представлял, что ему делать с этой информацией. Они с Вернером мало знали друг друга, и Вернер никогда ему не рассказывал ничего существенного о своей личной жизни.

— Она была старше тебя? — спросил капитан, пытаясь проявить что-то вроде искреннего интереса.

— Нет, младше. Ей было три.

— Наверно, тяжело было твоим родителям, — сказал капитан.

Вернер сказал, что тяжело.

На какое-то время у них в квартире исчезли фотографии Лизль. Позднее некоторые появились снова, и ему было странно видеть их, потому что к тому времени он уже забыл, как она выглядела. И естественно, что на фотографиях она выглядела так же, как и раньше, тогда как он был уже старше на несколько лет. Тогда он впервые задумался, какой она могла быть теперь, если бы была жива. Он все еще иногда думал об этом — не только о том, как она могла бы выглядеть, но и о том, как могла сложиться ее жизнь. Ей бы теперь было тридцать три. Когда он подумал об этом, у него возникло жутковатое чувство ее отсутствия в этом мире.

Как только они приземлились в Сан-Паулу, ему стало ужасно не по себе при мысли об очередной ночи в отеле в одиночестве. Он ненавидел это тихое уединение отельных номеров. Сегодня он был в номере на двадцать третьем этаже, и окна там не открывались. Он взял стакан из ванной и бутылку «Wild Turkey», купленную на бегу в аэропорту Дакара. Налил немного в стакан. А затем, хотя во Франкфурте был третий час ночи, он снова попытался позвонить Сабине, зная, что она не ответит. За последние сутки он звонил ей много раз, и она ни разу не ответила, а теперь там, где она жила, была глубокая ночь. И все равно его сердце замирало, когда он набирал цифры, проникавшие, мягко пиликая, в электронные сети, простиравшиеся до другого края света. Секунды сменяли друг друга, секунды тишины. И вдруг, словно по волшебству, словно случилось что-то по-настоящему невозможное, у него в ухе прозвучал ее голос:

— Привет, Вернер.

— Ты еще не спишь? — только и смог сказать он от удивления.

Он смотрел в окно на безмолвные огни Сан-Паулу, как они мерцали вдалеке, словно мираж.

— Ага, еще не сплю, — сказала она. — Ты как там?

— Окей, — сказал он.

Их разговор длился не больше пяти минут, и когда он закончился, ему захотелось, чтобы он еще не приземлялся.

СЛЕДУЮЩИМ УТРОМ ей нужно было выпроводить пилота прежде, чем уйти самой. Он все еще спал в ее постели.

— Эй, — сказала она. — Эй, мне нужно идти.

Он открыл глаза: голубые. На его большой челюсти пробивалась рыжая щетина. Он огляделся, соображая, где он. По окну шлепали капли последнего дождя этого лета в Сан-Паулу.

— Сколько сейчас времени? — спросил он наконец, подняв голову от подушки.

— Почти одиннадцать, — сказала она. — Мне нужно уходить через десять минут.

Он огляделся более сосредоточенно, пытаясь, кроме прочего, найти свою одежду, и спросил, может ли он принять душ по-быстрому.

— Конечно, — сказала она. — Если хочешь. Но, как я сказала, мне нужно уходить через десять минут.

Прошлым вечером, когда он к ней пришел, он все никак не мог наговориться. В какой-то момент она даже подумала, что, может быть, она нужна ему только для этого. Бывают такие мужчины. Ее покачивало от выпитого «Хайнекена», и она спросила его, какие самолеты он пилотировал.

— «МакДоннел Дуглас МД‑11Ф», — сказал он. — Грузовой.

— Грузовой? — спросила она, делая еще один нетерпеливый глоток.

Они сидели бок о бок на диване.

— Ага.

— И как оно?

Он пожал плечами.

— Несильно отличается от пассажирского, — сказал он.

— А на пассажирских ты тоже летаешь?

— Раньше летал.

Она вдруг испытала ощущение чего-то сюрреального, даже слегка угрожающего от присутствия этого рослого незнакомца в ее квартире.

— Так почему ты перешел? — спросила она.

Он снова пожал плечами. Он сидел на краешке дивана, словно не собирался надолго задерживаться.

— Даже не знаю, — сказал он и добавил: — Платят побольше.

— Побольше? За грузовые рейсы? Чем за пассажирские?

— Ну да, — сказал он, улавливая суть ее вопроса.

Он попытался объяснить:

— Грузоперевозки лучше окупаются.

— Окей.

— А ты чем занимаешься? — спросил он.

Она сказала, что работает журналисткой. Он слабо представлял, что это должно значить, и сказал:

— Так… Чем именно… Ты что-то пишешь или…

— Ну, например, — сказала она, — мне нужно лететь завтра в Торонто, чтобы взять интервью.

— А, — сказал пилот.

Он как будто стал пытаться понять, как это могло влиять на их текущую ситуацию. А потом сказал:

— И у кого ты берешь интервью?