Турбулентность - Дэвид Солой

— Я не хочу, чтобы в моей жизни была какая-то неправильность.

— Что ты хочешь сказать? — спросил он, снова присаживаясь.

— Я хочу сказать, что не хочу жить неправильной жизнью. В которой мы просто подчиняемся чувствам.

— Я тоже этого не хочу, — сказал он.

Он хорошо смотрелся в белой форме. Она отметила, что смотрит на него как на незнакомца, как на незнакомого мужчину, которого видит впервые в жизни. И в каком-то смысле он стал для нее незнакомцем за прошедшие десять недель. Такой новый взгляд на эту ситуацию слегка удивил ее — то, каким вдруг привлекательным показался ей муж, этаким незнакомцем в потной рубашке для сквоша, с сухими мышцами и умными глазами, смотревшими на нее, стремясь понять, что она намеревалась или надеялась вынести из этого разговора. Однако она и сама еще не вполне понимала это, хотя неожиданная сексуальность ее мужа — она, казалось, была как-то связана с тем обстоятельством, что он теперь сделался для нее отчасти незнакомцем, с которым все могло пойти по одному из нескольких путей, ведь именно такой и была настоящая ситуация, причем с самого начала — начинала придавать происходящему определенное направление. Он почувствовал это и взял ее за руку. Она позволила ему, как позволила это доктору в тот день, когда сказала, что любит его. И как и в тот день, ее рука сделалась горячей и влажной. И муж, как и доктор в тот день, наклонился к ней и поцеловал в губы, и она также позволила ему это. Она засунула руки ему под рубашку, а он стал стягивать с нее белье, и вот так они попробовали снова сделать что-то правильное утром, на кухонном столе.

В ТУ ПЯТНИЦУ ДОКТОР АБИР Баннерджи ушел из своей клиники пораньше и направился в аэропорт. У него был брат, Абхиджит, и раз в году они выбирались поиграть в гольф, обычно в какое-нибудь недорогое место в Юго-Восточной Азии. На этот раз они выбрали Вьетнам. Из Гонконга перелет был недолгим — чуть больше двух часов, — и до вечера было еще далеко, когда он приземлился в городе, который по-прежнему воспринимал как Сайгон. Он сел в такси на заднее сиденье и смотрел на шумную, энергичную нищету современного Вьетнама. Таксист, разговорчивый парень, хотя почти не говоривший по-английски, пытался втянуть его в разговор, но односложные ответы Абира довольно скоро лишили его энтузиазма, и остаток пути прошел молча. Часть этого времени мысли Абира занимала одна женщина, с которой он встречался. Она была замужем и в итоге решила остаться с мужем. Когда она сказала ему это, за день до того, в баре отеля «Конрад», он попытался отнестись к этому философски. Такова жизнь. Теоретически он одобрял ее решение и был благодарен за то, что они испытали вместе. После этого он час бродил по улицам, пытаясь разобраться в своих чувствах. Он был в каком-то отупении, и ему было сложно понять, что он чувствует. Если он не думал о ней, он в основном думал о деньгах, которые был ему должен брат — несколько месяцев назад он одолжил Абхиджиту пять лакхов[10] рупий, — и тот уже должен был вернуть их ему.

Такси приехало к дому отдыха «Сонг би гольф».

Абир подумал, что это место похоже на шикарный развлекательный центр во Флориде.

Это была идея Абхиджита — провести здесь выходные.

Сам Абхиджит прибыл гораздо позднее. Было почти десять вечера, когда он постучал в дверь номера Абира.

— Это я, — прокричал он. — Ты спишь или что?

На самом деле Абир подумывал о том, чтобы лечь спать. Он лежал на кровати и пытался вникнуть в последний выпуск «Журнала клинической онкологии». Он отложил планшет, открыл дверь и сказал:

— Нет, я не сплю. Привет, Абхиджит.

Они обнялись.

От Абхиджита пахло смесью пота, дыма и лосьона не первой свежести.

— Выпьем? — предложил он. — Ну же, выпьем! Давай выпьем. Только по одной. Мы не можем не выпить.

Абир позволил уговорить себя. Он натянул туфли, и они спустились в бар, располагавшийся на открытой площадке сбоку холла, как бы на веранде, с плетеной мебелью и вентиляторами на потолке.

— Из Индии до Хошимина нет, блядь, прямого рейса, — сказал Абхиджит, встряхивая лед в бокале с «Wild Turkey» и колой. — Можешь в такое поверить?

— Из Гонконга есть, — сказал Абир.

— Да уж, само собой, из Гонконга есть! — выкрикнул Абхиджит, довольный собой. — Из Гонконга можно, блядь, долететь куда-угодно! — и он принялся насмешливо перечислять самые отдаленные места. — В Алма-Ату, Порт-Морсби, Брисбен, Будапешт.

— В Сиэтл, — добавил Абир.

— Сиэтл?

— Да, я знаю кое-кого, она прилетела из Сиэтла несколько дней назад.

— Одна из твоих ходячих коматозниц? — спросил Абхиджит с глумливой усмешкой.

— Нет, — сказал Абир, — не пациентка.

— Повезло ей, — сказал Абхиджит, шумно отпивая из бокала.

— Вообще-то, она была моей пациенткой, — сказал Абдир. — Оказалась ложная тревога, — он почувствовал, что ему хочется говорить о ней, и вместо этого спросил: — Так ты прилетел… через что? Бангкок?

Хотя ему это было совсем не интересно.

Абхиджит кивнул.

— Конечно, да, Бангкок, — сказал он. — Тайские авиалинии. Они окей.

Он снова шумно отпил и промокнул потный лоб салфеткой — ночь была влажной.

— Есть хочешь? — спросил он.

Абир покачал головой.

Они поговорили какое-то время о других возможных маршрутах — через Куалу-Лумпур, Янгон, — и Абир согласился, бесстрастно, что отсутствие прямых авиалиний из главных аэропортов Индии было позором для нации.

— Факт в том, — сказал Абхиджит, — что мы, как и во многих других областях, на двадцать лет отстали от Китая. А ты живешь среди них, предатель!

— Гонконг не Китай.

— Там тебе такого не позволят говорить, — сказал Абхиджит с нажимом.

— Что ж, в Индии ты можешь говорить что угодно, — сказал Абир. — В этом есть свой плюс.

Абхиджит нахмурился.

— Я вообще-то уже не уверен в этом, — он промокнул влажный лоб и спросил: — Так на чем ты прилетел? «Катай»?

— Нет, «Вьет-Джет», — сказал Абир.

Абхиджит ужасно удивился.

— «Вьет-Джет»? Эта дешевка? Почему?

Абир пожал плечами.

— Тут недолго лететь.

Повисло молчание, и он подумал, не собирается ли Абхиджит поднять тему долга. Но Абхиджит подал знак вьетнамцу древнего вида в белом жакете, что он хочет подписать чек за выпивку.

— Я это оплачу, — сказал он, и Абир подумал, не ждет ли он благодарности.

Его раздражало, что Абхиджит объявил во всеуслышанье, что он заплатит за выпивку, возвышаясь над ним в глазах окружающих, тогда как сам был должен ему денег и никак пока не намекнул о своем желании или готовности вернуть их, ни единым словом.