Вопреки искусству - Томас Эспедаль

Разобрался с бумагами. Позвонил домой. Сегодня он ночевать не придет, поэтому пусть Маргит присмотрит за Элли Эллис, приготовит ужин и завтрак, и еще пусть соберет еду в школу для младшей. У него сверхурочная работа. Он заночует в городе, в привокзальной гостинице «Терминус», если что стрясется, Маргит может звонить туда. Тея хорошо запомнила, как он вышел из конторы — изменившийся, решительный, почти сердитый, зловещий. Она даже испугалась, он шел прямо на нее, словно хотел прогнать ее, прогнать прочь. Она дернулась, отступила, подумала сбежать, уйти, но он крепко схватил ее за локоть и остановил. Голос мягкий. Так непохожий на весь его облик, очень суровый. Она хотела вырваться, но голос притягивал ее, не слова, но голос — мягкий и серьезный. Она не запомнила его слов, может, он предложил ей прогуляться — вдоль озера Лунгегордсванне или по парку. И они прогулялись и вдоль озера, и по парку, а потом гуляли по городу, пока не стемнело и не стало слишком темно, чтобы ей возвращаться домой одной, сказал он. Не хочет ли она пойти с ним в гостиницу, за ним там закреплена комната, служебная, как он выразился. Она отказалась, но пошла с ним до гостиницы, и тут он стал настаивать, чтобы она поднялась с ним на шестой этаж, в номер с балконом с видом на вокзал. Комната оказалась большой. Большая помпезная комната с тяжелыми светлыми шторами и люстрой, обеденным столом со стульями, диваном и маленьким журнальным столиком. Целый маленький дом. Настоящая парадная зала. Незнакомый мужчина, незнакомая обстановка — это было слишком для нее, и слишком быстро. И сам он слишком взрослый для нее, слишком старый, да и комната эта, место развлечений с незнакомой мебелью и лампами — это ей вправду нужно? Или ее заставили? Что там говорила мама: «На железной дороге хорошо платят, поэтому присматривайся к мужчинам в униформе»? И она стала приходить на вокзал. Искала мужчин в униформе. Вглядывалась в лица, в глаза, и выбрала как могла. И сейчас она еще может развернуться, выбежать из комнаты, бросить его и вернуться домой, к матери, поденной работе и постоянным упрекам, что пора выйти замуж, найти мужчину. Она могла уйти или могла отдать себя ему, незнакомцу. Тея не знала, что делать. Она ничего не делала. Она стояла посреди комнаты и ждала. Она замерзла. Она слишком легко оделась и не знала, не могла знать, как это на него действует. У нее еще не было мужчин. Он обнял ее. Погладил по спине, шее и волосам, провел руками по лицу, глазам. Она посмотрела на кровать, эту огромную кровать, словно та была избавлением. Тее захотелось прилечь, спрятаться в кровати, укрыться одеялом и заснуть. «Я буду спать в одежде», — сказала она и прилегла на самый краешек. Он лег позади, за ее спиной, тоже как был, в униформе. Она слышала его дыхание. Когда же он заснет? Тея прикрыла глаза. Почувствовала, как он стягивает с нее чулки и трусы. Как задирает платье и гладит ее — медленно, осторожно, напористо. Он плачет? На мгновение Тее стало жаль его, но потом он с силой прижался к ней и стиснул ее тело, будто его руки узнали в ней его собственность; он перевернул ее и положил поудобнее, словно она была небольшим предметом, легкой маленькой вещью. Она потеряла вес, потеряла саму себя, тело, и руки, и волю и уткнулась в подушку, будто изготовясь к наказанию, будто она сейчас умрет. Она приготовилась. Пусть она умрет. А потом она почувствовала, как он входит в нее, короткая горячая волна боли, что-то в ней сломалось, сопротивление или страх. Да, страх тоже исчез, это резкое тепло, горячие волны, совершенно незнакомые, сломали в ней всё. Совершенно новая жизнь. Она чувствовала это телом: новая тяжесть, новый возраст, враз, новый страх; что он с ней сделал? Спертый воздух, отяжелевшее тело, Тея спихнула его с себя и отодвинулась к самому краю кровати. Она вся горела, тряслась от жара и возбуждения. Он так и не снял форму, только расстегнул тужурку, рассупонил рубашку, брюки, приоткрыв рот, он спал. Она встала и распахнула окно. Новая жизнь. Он ей не нужен.

Он влюбился в нее, мне кажется, он полюбил эту молоденькую девушку, Тею, которая годилась ему в дочери. Я уверен, что он наверняка пытался порвать с ней. И тем не менее они продолжали встречаться. Он говорил, что они больше не увидятся, каждая их встреча словно была последней, они любили друг друга с отчаянием, как в первый или последний раз, наверняка так и было, иного не дано: Тея пришла к нему домой и постучалась в дверь. Она была беременна. Открыла его дочь, молодая девушка, у Теи закружилась голова, и она чуть не упала, готова была упасть прямо на ступеньки. «Эспедал дома?» — спросила она. Дочь покачала головой и хотела закрыть дверь. «Мне нужно с ним поговорить», — сказала Тея. Попросила Тея. Прикрыв дверь, Элли Элис пошла и разбудила отца. «Там какая-то девушка пришла, — сказала она, — пришла какая-то девушка и спрашивает Эспедала».

«Эйвинд! Эйвинд!» — кричала Элли Элис. Она стучала в дверь, колотила в дверь, но ни звука в ответ, лишь плач мальчика в кухне и Тея, она вцепилась ей в волосы, хочет за волосы оттащить ее от двери и вообще прочь из гостиной. Почему он не отвечает? Ей хотелось лечь на пол перед дверью и лежать. «Отпусти!» — сказала Элли Элис, и Тея выпустила ее волосы. Элли Элис развернулась, прошла на кухню, взяла сына на руки и вышла из дома. Сердито шагая по улице Бьёрнсона, она катила коляску, малыш сидел тихо, он перестал плакать и молча смотрел на нее блестевшими глазами, испугался. Резко остановившись, она наклонилась к сыну, обняла его и притянула к себе как обнимают не младенцев, а детей более взрослых. Прижалась губами к его щеке и не отпуская тихо зашептала, впечатывая голос прямо ему в ухо. «Прости, прости, — шептала она, — прости, Эйвинд мой, прости, самый мой любимый». Элли Элис дошла до своего дома. Было воскресенье. Окно на четвертом этаже стояло нараспашку, и Элли стала кричать, громко звать мужа по имени. Немного погодя она услышала его шаги на лестнице, а потом за рифленым стеклом двери подъезда показался он сам. Он открыл дверь и впустил их в дом. Он спал? Да, спал — лицо отекло и казалось усталым и пустым, он еще не до конца проснулся, был безразличным и замкнутым, сонным. Он спал… Эта мысль вдруг разозлила ее, ей захотелось вцепиться в него и разбудить, закричать и разбудить, пусть он проснется! Она чуть было не набросилась на него, но вспомнила о малыше — тот стоял рядом, держась за ее пальто. И вдруг у нее подкосились ноги, и, уткнувшись мужу в грудь, она заплакала, не сдержалась, как ни крепилась, рыдания распирали ее, гнездились в ногах, животе, груди и горле, во рту, в носу и глазах. Ну, ну, сказал он. Ну, ну. Обняв ее одной рукой, он поднял другой сына, и они двинулись по лестнице и дошли до квартиры, где пахло мясом и картошкой, он уже приготовил ужин. «Давай поедим», — сказал он, снимая с Элли пальто. Он вытер ладонью ее слезы, погладил по голове и поцеловал в губы. От него приятно пахло, и она вдруг заметила, что муж принарядился, — на нем выглаженная белая рубашка, черные брюки и начищенные ботинки.

Красавец-мужчина, а она не замечала.

Она плакала, ей было стыдно.

Плакала она часто, но на этот раз слезы были теплыми, она увидела мужа, и ей стало тепло, она обняла его и прижала к себе, как совсем недавно обнимала малыша. Неужели Элли стало его жаль? Он никогда не жаловался, у него была работа, она и ребенок, и снова работа. Когда он не ходил на работу, то слонялся по квартире и чинил что-нибудь — смазывал дверные петли, прилаживал лампу, вешал новые шторы, клеил обои или клал линолеум на кухне. Он собрал шкаф, построил новую стенку. В подвале у него была небольшая мастерская, там он чинил обувь, вырезал стельки и мастерил игрушки для сына. Когда он не ходил на работу, то искал себе занятие дома, потому что без дела он не мог. Элли видела, что делает с ним работа, понимала, что из-за работы он отдаляется от нее, что работа забирает его силы и время, изматывает его так же, как она до срока вымотала ее отца, тому еще пятидесяти нет, а он уже старик, выжатый и вечно усталый. У него двое маленьких детей, а он их не выносит. И Тея, которую он тоже не выносит. К концу рабочего дня он валится с ног от усталости, белый свет ему не мил, и Тее приходится обихаживать его, готовить полдник и ужин, стирать и прибирать в доме, смотреть за детьми, укладывать их спать, готовить завтрак и гладить мужу рубашки, застегивать пуговицы на его форменной куртке и выпроваживать утром на работу, куда ему не хотелось идти, ему вообще никуда не хотелось идти, и делать он тоже ничего не желал. Разве что хотел побыть один, теперь его охватило желание одиночества, тишины и покоя, отдохновения, возможно, желание умереть; мне кажется, умереть ему хотелось.