Нефритовый Грааль - Аманда Хемингуэй

* * *

У Бартелми имелась плохонькая машинка — тупоносый «джовит джевелин» пятидесятых годов. Несмотря на неряшливый и потрепанный вид, она каким-то образом всегда заводилась; на ней Бартелми отвез Анни в Кроули и ждал, пока она заходила к няне и в центр трудоустройства, а потом вышла, расстроенная.

— А чем вы занимаетесь? — поинтересовался он.

— Я программист, — ответила Анни; выяснилось, что недостатка в программистах не было, и здесь она оказалась лишь одной из множества.

— Я собираюсь открыть в деревне букинистическую лавку, — сообщил ей Бартелми позднее тем же вечером. — Мне нужен управляющий. Я уже и подходящее здание присмотрел: на втором этаже есть маленькая квартирка. Нужен управляющий, который знаком с компьютером, — чтобы вести каталоги товара и бухгалтерию; боюсь, высокие технологии мне не по плечу.

А как же они, подумала она. Ведь они всегда там, снаружи… Но когда Анни выглядывала в окно, деревья стояли недвижно, ни дверь, не занавески не шевелились, и никакой шепот больше не тревожил ее сон.

— Не могу, — наконец ответила она. — Вы и так уже столько для нас сделали.

— Вот именно. Так что теперь и вы сможете кое-что сделать для меня.

Она понимала, что Бартелми лукавит, — и все же он говорил совершенно будничным тоном, и великодушие его было таким скромным, почти невидимым… Как-то сама собой материализовалась нужная собственность: узкое зданьице между антикварным магазином и гастрономом для лондонцев, с комнатушками, уходящими вглубь, и удивительными маленькими лестницами, ведущими в никуда, и спаленками размером с буфет, и буфетами размером со спальню — словом, в лучших традициях букинистических магазинов. Анни въехала в квартирку, за которую не нужно было платить, так что ее скудной зарплаты хватало на все. Деревенские жители решили, что она приходится родственницей Бартелми — племянницей или еще какой водой на киселе; и в конце концов она почти поверила в себя, почти позабыла под чарами его заботы, что когда-то бездомной скиталицей постучала в его дверь по чистой случайности, если и впрямь то была случайность. Натан рос и привык называть Бартелми дядей, а Анни летними ночами гуляла по лесу, откуда исчезли — улетучились они, словно дурной сон в миг пробуждения; и она уже едва помнила, что они когда-то существовали.

И все же, несмотря на все ее доверие, минуло много месяцев, прежде чем она могла полностью положиться на Бартелми. Снова пришла зима, и вечерами, согретыми пламенем камина, Анни наблюдала, как подрастает Натан.

— Он похож на отца? — однажды поинтересовался Бартелми.

— Нет. — В комнате повисло ожидание. — Он похож на себя. Даниэль…

— Ваш муж?

— Он не был мне мужем. Мы просто… жили вместе. Когда он погиб, я взяла его фамилию — наверно, ради Натана. Я хотела, чтобы у моего сына было что-то, чего держаться, некое напоминание об отце. А может, так вышло, потому что моя семья… они были недовольны, что мы с Даниэлем не поженились, а когда родился Натан, они… не обрадовались ему.

— Почему? — спросил Бартелми. — Ведь он красивый умный ребенок. Я бы сказал, исключительно красивый и умный.

— Правда, да? — На минуту ее лицо озарилось радостью; и снова его омрачили воспоминания. — Беда в том, что… — Внезапно Анни посмотрела ему прямо в глаза; в ее взгляде читалась невысказанная мольба. — Даниэль был светлокожим. Натан гораздо смуглее — как будто он наполовину индиец или вроде того. Мы прожили вместе восемь лет, и я никогда ему не изменяла. Мне не хотелось быть вертихвосткой. Когда уже после смерти Даниэля я узнала, что беременна, я была очень счастлива. А потом родился ребенок — чудесный, такой чудесный… но с тех пор, кажется, я все бежала и бежала. Пока не очутилась здесь.

Спустя несколько минут она снова заговорила:

— Пожалуйста, верьте мне. Я не могу объяснить, почему Натан так выглядит. Я вообще ничего не могу объяснить.

— Как это все захватывающе, — наконец произнес Бартелми. — Не переживайте: я знаю, что вы бы не стали придумывать подобное. Вы совсем другой человек. Да и зачем?.. Можете рассказать, как погиб Даниэль?

— В автомобильной аварии. Он работал допоздна — так часто бывало; в полиции сказали, что он уснул за рулем. Я не верю. Расследование показало, что, по-видимому, на него налетела другая машина — фургон или грузовик — и скрылась. Маленький «рено» вышибло с дороги и ударило о дерево…

Она мысленно вернулась в бесцветную больничную палату — бесцветную, словно склеп, к лежащей на кровати неподвижной фигуре — с изувеченным лицом, почти неузнаваемым из-за бинтов; только она узнала бы его, как бы он ни выглядел, как бы ни был изувечен. Она держала Даниэля за руку — крепко-крепко, и по липу ее катились неосушен-ные слезы; и она умоляла его жить — умоляла торопливым шепотом, который (она знала и боялась) он не услышит. Сейчас, вспоминая, она думала, что просидела там целую вечность и что часть ее до сих пор остается в той комнате, запутавшаяся в ловушке времени, и держит его за руку, тщетно умоляя: «Не уходи, не сдавайся, живи. Живи».

И тогда он открыл глаза.

Ему вкололи обезболивающее, морфий; медсестры думали, что он уже не проснется. Но каким-то образом тело его отвергло наркотик, и он очнулся; взглянул на нее с любовью — такой любовью, что ей показалось, ее сердце вот-вот разорвется; и тут нахлынула боль — цена за тот миг, за ту любовь, за то, что он стряхнул с себя действие морфия. Лицо Даниэля исказила судорога, искривив черты в предсмертной агонии. Всем, что в ней было, всем своим существом, всем разумом, сердцем и душой Анни потянулась и проникла в его боль, его смерть; и в тот миг она все бы отдала, лишь бы спасти его, избавить хотя бы от толики страданий… Боль отступила, унося с собой жизнь; и когда она наконец отпустила его, вокруг был другой век, другой мир.

— Натан родился ровно через девять месяцев. Я почему-то думаю, что…

— Что вы забеременели в тот момент, когда умер Даниэль. Понимаю.

— В тот миг что-то случилось — то, чего я не помню. Я не имею в виду какие-то провалы в сознании: все было иначе. Словно появился шов — шов в самой ткани времени, и внутри него зашито воспоминание, какая-то забытая вещь. Потом я сделалась другой. Я знала, что меня стало… больше. Я поняла, что беременна, поняла сразу же. Я даже не могла скорбеть, как положено. Недоставало Даниэля — и всегда будет недоставать, — однако меня переполняла иность, сознание того, что меня вдруг сделалось больше.

— Жизнь из смерти, — проговорил Бартелми. — Да. Умирая, мы ступаем сквозь Врата, — она буквально услышала заглавную «В», — Врата, ведущие прочь из этого мира. Что лежит за ними, неведомо. Религия измышляет, философы рассуждают, а нам, всем прочим, приходится лишь надеяться. Если существуют иные вселенные, иные формы бытия, значит, таков единственный путь их достичь — единственный известный нам путь. Никому не дано переступить Врата живым или когда-либо вернуться. Так говорят. Но ведь даже Высшие Законы могут нарушить самые злые, или самые отчаянные, или те, чья любовь заставляет превозмочь страх, — или же сами Силы.