Парад скелетов - Сергей Самаров

Человек по имени Юрий смотрел словно бы сквозь меня. И при этом в полных равнодушия глазах я видел и понимание. Но понимал он не мое состояние. Он понимал что-то другое, мне недоступное.

В это время из-за двери вдруг раздался голос моей четыре года назад умершей мамы:

— Платон, Платон… — сказала она с каким-то горьким укором и даже с сожалением.

Голос мамы вернул меня, грубо говоря, к жизни, которой я уже, кажется, лишился. Вдруг вспомнил слова из «Покаянного Канона ко Господу нашему Иисусу Христу», который принято читать перед каждой исповедью. Вспомнил, перекрестился и мысленно произнес:

— Токмо даждь ми, Господи, прежде конца покаяние…

И еще раз повторил фразу, как того требовал обычный православный молитвослов.

В словах моих было много искренности. Я честно сожалел, что давно не был на исповеди, не причащался. На Северном Кавказе нет условий для посещения церковной службы. Но в условиях военного городка никто не мешал мне, кроме собственной моей нерадивости. А я все откладывал «на потом». И горько сожалел об этом, потому что всегда помнил слова Господа: «В чем застану, в том и возьму». Я мысленно каялся в своем нерадении к Вере. Знал, что каяться в остальных грехах уже поздно.

И сразу же все исчезло. Исчезло все прекрасное, яркое, благоухающее, запахло вдруг дымом, снова раздался леденящий душу звук, с которым я поднимался по тоннелю к пятну света. И тут же я услышал яростное воронье карканье и отчаянное кваканье не совсем трезвых по весне лягушек. И еще услышал обычные человеческие голоса…

* * *

Какими ужасными и раздражающими показались мне эти голоса. Никогда раньше не задумывался и даже представить себе не мог, что человеческий голос звучит так противно. Наверное, певчие птицы это хорошо понимают. А попугаи, скворцы и другие птицы, которые порой человеческие голоса копируют, над людьми просто издеваются, делая злую и насмешливую пародию.

В моем сознании зародилась жесточайшая обида и понимание того, что меня обманули. Показали, как ребенку конфетку, другой мир и тут же отправили в мир, мне привычный. А я уже не хотел в него. Мне там нравилось больше[2].

Пришла боль. Боль была во всем теле, и кто-то мое тело мучил, кто-то упрямо и жестоко издевался надо мной. Я открыл глаза и увидел прямо перед собой человека с лицом цвета церковного кагора. Не сразу даже обратил внимание на то, что человек этот — в белом халате, забрызганном моей свежей кровью. Но понял, что он делает мне перевязку. Но, чтобы перевязать, тело человека необходимо приподнимать, переворачивать… И кто-то держал меня двумя руками, подперев спину коленями. Мне были видны только руки и манжеты форменного солдатского кителя. Значит, приподнимал меня кто-то из моих солдат. Другой солдат придерживал двумя руками мою голову и тем самым мешал мне все видеть. Еще и кровь, которая раньше сбегала на затылок, теперь через лоб стала заливать глаза.

Попытался голову повернуть, высвобождая ее. Это удалось. И встретился взглядом со старшим сержантом Серегиным, своим заместителем.

— Как взвод? — спросил я.

— Никто не пострадал, товарищ старший лейтенант, — отозвался Серегин, понимая причину моего беспокойства.

Я расслабился, и снова посмотрел на человека, делающего мне перевязку, соображая, загар у него на лице такой или от природы кожа лица имеет столь яркий оттенок. И вспомнил, что есть и третий вариант — дружба с Бахусом…

— Юрий… — откуда-то из памяти выплыло имя другого человека, иначе одетого и иначе выглядевшего.

— Я не Юрий, а Владимир. Фельдшер со «Скорой помощи». Мы мимо проезжали. Сразу после взрыва. Возвращались с вызова.

— Я тридцать три раза знаю, что не Юрий… Юрий другой… — сказал я. — Ты вытри, фельдшер, мне глаза, а то кровь смотреть мешает.

— Совсем ожил, старлей, — сказал фельдшер почти недовольно, но все же вытер мне лоб марлевым тампоном. — А тут солдаты плакали, убили, дескать, командира…

— Я вернулся оттуда… — сказал я так, словно он должен был понять. — Оттуда, где Юрий…

Фельдшер завершил перевязку тела и за голову принялся, когда рядом другие машины остановились. По звуку понял, что с разных сторон подъехали. И в лицо мне поочередно заглянули наш начальник штаба бригады подполковник Велеречивый, а потом какой-то ментовский подполковник. Что рассматривали, что высматривали, если и так все понятно. А тут и третья машина подъехала. И уже капитан-военврач подошел. Наш, из бригады, хирург. С ним санитары с носилками. Дожидались, когда толстые пальцы фельдшера закончат перевязку моей ободранной головы. А потом меня бережно на носилки переложили. Солдаты поддерживали с четырех сторон. От их рук и исходила заботливость. Это радовало. Я ощущал, что солдаты моего взвода меня любят, несмотря на жесткость и требовательность, как командира. Руки, движения рук — доказательнее слов…

* * *

Не знаю, на каком уровне решался вопрос о моем здоровье. Но кто-то эту заботу торопливо и властно проявил, и в бригадную медсанчасть меня не повезли. Уже перед самыми воротами военного городка санитарная машина внезапно развернулась и поехала в другую сторону.

— Это что, похищение с целью получения выкупа? Куда едем? — спросил я военврача, сидящего рядом со мной и положившего свою руку на мою, наспех перевязанную. Он только что закончил телефонный разговор, убрал трубку, наклонился вперед и что-то сказал водителю. За шумом двигателя и из-за того, что команда водителю отдавалась негромко, я не разобрал слов.

— На аэродром. За тобой, старлей, самолет прилетел. Приказано срочно в Москву доставить. Я хотел, понимаешь, сам тебя оперировать, но… Транспортировать тебя можно. Я так, по крайней мере, думаю. Жизненно важные органы не повреждены. А мышечная ткань еще несколько часов может терпеть в себе осколки. Хотя есть и неприлично крупные. Важная ты, наверное, персона, если за тобой самолет высылают. За командиром бригады не пришлют. А за тобой…

— Может, просто за моими осколками и высылают… И не персона я, а важное лицо…

Военврач посмотрел внимательнее и громко икнул, хотя видел меня до этого множество раз. Он даже однажды с нашим отрядом на Северный Кавказ ездил, и мне, помнится, легкое ножевое ранение зашивал. Пора бы ему привыкнуть к моему лицу и перестать икать. Но он головой покачал и согласился:

— Да, за тобой, пожалуй, только самолет…

Военврач сам не понимал, что недалек от истины, и я его не обманывал. Причиной посылки самолета явилось как раз мое лицо, с которого кровь уже оттерли, хотя наверняка и не полностью. Там, в Москве, похоже, желают срочно убедиться, что лицо у меня не сильно пострадало. Для них это более важно, чем история с попыткой взорвать мой взвод. Покушение, несомненно, готовилось не на меня лично, а на солдат. Меня можно было спокойно уничтожить выстрелом снайпера…