Иногда Карлсоны возвращаются - Фридрих Незнанский

Ирина шла, не замечая дороги, и лишь когда визг тормозов и ругань водителя вывел ее из того состояния, в котором она, как выяснилось, передвигалась довольно-таки быстро. Иначе как объяснить, что Ирина вдруг обнаружила себя на набережной реки Яузы? Ага, самое время подышать свежим речным воздухом пополам со смогом… Ну что ж, гулять так гулять! Не стоит никуда торопиться, сегодня у нее, можно считать, выходной… Перегнувшись, Ира смотрела на мутную, почти черную, казавшуюся неподвижной, воду. На отмелях каменного ложа застыли не нужные никому предметы – какие-то обомшелые балки, обертки от чипсов, пластмассовые бутылки, мелкий зеленоватый сор.

«А что, если… туда? – промелькнула хищная, исполненная враждебного задора мысль. – Утонуть, наверное, не утону, а вот шею сверну – это запросто. Буду лежать там внизу, как дополнительный мусор. Будто меня тоже выбросили. Брошенная женщина – ничего себе каламбур… Брошенная с моста женщина. Не сразу обнаружат, наверное: слишком мало желающих любоваться грязной Яузой в этом месте. Скорее всего, меня выдаст запах. По летнему времени это запросто. Пока меня оттуда извлекут, я раздуюсь и посинею… Нет, с чего мне синеть, я же не утопленница, тут же мелко? Ну ладно, буду зеленая, с багровыми прожилками. И Турецкому придется опознавать меня по платью. Интересно, он вспомнит, что у меня было красное платье с разрезами, или нет? Мужики обычно не слишком интересуются дамскими тряпками…»

Перечисление трупных подробностей доставляло Ирине удовольствие – отвратительное, но щекочущее нервы. Наслаждаясь зрелищем собственной неопрятной смерти, которая должна стать страшным призраком для Турецкого до конца его дней, она вглядывалась в предметы, которые были когда-то кому-то нужны, а теперь гниют там внизу. Запах речной грязи казался ей запахом, который испускают невидимые трупы – трупы надежд, устремлений, радостей. Зрение изменилось: все, что скапливалось там, далеко внизу, приблизилось, будто в объективе телескопа. Пространство, отделяющее ее от реки, перестало быть значительным. Мерещилось, что так легко сделать одно ничего не значащее движение – и оказаться там… Там, где уже не будет ни измен, ни Турецкого, ни страданий… Она ведь уже когда-то была здесь, в этой ничейной зоне, она стояла на рубеже, отделяющем жизнь от смерти. Что же тогда побудило ее выбрать жизнь? Разве не совершила она ошибку? Что ж, ошибки положено исправлять…

– Эй, девушка, с вами все в порядке?

«Надо же, со спины меня еще можно принять за девушку», – подумала Ирина, оборачиваясь. Перед ней стоял человек очень молодой и очень провинциальный – насколько позволяли судить одежда, акцент, напоминающий о Горбачеве, и выражение наивных темных глаз. Нравы и обычаи большого города оставались для него чужды: очевидно, он прибыл в столицу из захолустного поселка, где все друг друга знают. Где просто невозможно не вмешаться, если видишь, что с человеком происходит что-то неладное: ведь этот человек твой близкий! А если даже и не близкий, то все люди братья, разве не так?

Под взглядом этих участливых глаз Ирина смутилась, будто молодой приезжий застал ее голой… Нет, не просто голой, а хуже. Демонстрировать свой раздувшийся зеленый труп, – что может быть непристойнее?

– С вами все в порядке, а, девушка?

Он не перестал называть ее «девушкой», даже увидев морщинки возле глаз и губ. Должно быть, там, откуда он приехал, женщины в возрасте Ирины выглядят исключительно тетеньками. Или бабушками.

– Пока нет, – быстро ответила Ирина, – но сейчас будет. Спасибо вам.

И, оторвавшись от решетки моста, быстрой походкой направилась к пешеходному переходу.

«Совсем ты, девушка, плоха мозгами стала, – ругала себя Ирина. – Какой там раздувшийся труп? Тут же Центральный округ, просто так сигануть с моста не получится – немедленно сбежится толпа. Помешают, удержат… А если даже удастся спрыгнуть, не факт, что разобьешься насмерть. С десятого, двенадцатого этажа люди прыгают, и то не всегда разбиваются, а тут расстояние все-таки поменьше. Поломаешь руки-ноги, попадешь в больницу, там на тебя будут смотреть, как на идиотку… Да-да, на суицидниц-неудачниц всегда так смотрят, я помню… В крайнем случае, если особенно „повезет“, есть перспектива сломать позвоночник и провести в инвалидной коляске еще лет тридцать с лишним. Нет уж, пусть Турецкий прыгает, если он заварил эту кашу, а мне такое счастье ни к чему!»

Состояние холодного равнодушия, подходящее для совершения самоубийства, миновало. Ирине сейчас было отчасти странно: неужели вернулись ее суицидные настроения? Она-то думала, что с помощью психологии и при поддержке Кати преодолела их, и больше они ее не посетят… Вот уж верно: никогда не говори «никогда»!

Дрожа, точно еще чувствуя на своих оголенных платьем плечах липкие прикосновения пахнущей тиной смерти, Ирина вошла в каменный каземат касс кинотеатра «Иллюзион». Она взяла билет, даже не заглянув в афишу: ей было достаточно того, что сеанс начинается через полчаса. В ожидании фильма она сначала бродила по фойе, после ремонта посвежевшему, значительно изменившемуся, но все с теми же фотографиями чересчур, до приторности, красивых черно-белых звезд старого кино; потом взяла за буфетной стойкой стакан белого вина и пирожное-корзиночку. Горько усмехнулась: вместо ресторана… В ресторане платил бы, само собой разумеется, Турецкий, но на вино и сладости у Ирины денег хватало, и она, пользуясь извечным женским способом утешения, заедала семейную трагедию углеводами вплоть до третьего звонка. О чем был фильм, она не заметила: смутно вспоминалось, что на экране метались черно-белые испано-французские контрабандисты, что время от времени зал, едва ли на четверть заполненный, дружно взрывался смехом… Это все не было важно. Важно, что в темноте зрительного зала Ирина получила временную возможность скрыться, исчезнуть, развеществиться, не быть собой. Собственное существование представлялось слишком болезненным, точно обожженная кожа. Полузакрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, Ирина старалась насытиться этим отдыхом, необходимым, прежде чем она снова решится выйти во внешний мир.

Внешний мир не сулил ей ничего хорошего. Но он показался Ирине все же чересчур неприветливым, когда она, моргая не то заплаканными, не то заспанными (со стороны не разберешь) глазами, покинула уютное темное чрево кинотеатра. Днем, когда она сюда входила, на улице светило солнце, и район Котельнической набережной обволакивала ватная духота; под вечер небо нахмурилось, ожидая грандиозного ливня, а духоту напрочь выдуло порывами ветра. Прохожие быстро шли, почти бежали, нащупывая в сумках зонтики. Домой идти не хотелось, но надо было срочно искать какое-то прибежище… Катя? Нет, она на даче с Васей… Антон Плетнев? Вот еще новости, с чего она пойдет к Антону Плетневу?.. Вот именно сейчас, когда с Турецким все разладилось, она ни в коему случае не должна к нему идти…

«Почему я должна искать прибежище где-то на стороне? – возмутилась Ирина. – В конце концов, я не бомж, не гостья столицы, я живу в нормальной московской квартире. Имею я право спрятаться там от дождя?»

И, остановив первое попавшееся такси, назвала домашний адрес…

В прихожей – такой родной, знакомой вплоть до малозаметного пятнышка в углу на обоях, и такой чужой – стояли два человека. Два человека, недавно бывших самыми близкими.