Иногда Карлсоны возвращаются - Фридрих Незнанский

– Связывай покрепче, – советовал Степан старшему другу, морщась от сдавливающей его руки толстой бельевой веревки. – Без лажи.

– Откуда только таких выражений набрался? – пожурил его Андрей. – Придется заняться твоим воспитанием…

– Займешься потом. А сейчас связывай так, чтобы я мог сказать, что меня здесь мучили.

Но, несмотря на проявленное в этом пункте мужество, Степан дрогнул, когда Андрей принес из кухни моток широкого серого скотча.

– А это… обязательно?

– А как же, – ответил Андрей с серьезным лицом. – Спросят: почему не кричал, не звал на помощь? Люди кругом, услышали бы… Так что для конспирации – придется.

Заклеивание рта скотчем оказалось на редкость противной процедурой. Хотя обычно Степан не имел некрасивой привычки плеваться, ему тотчас захотелось сплюнуть заполнившую рот жидкую, показалось, что избыточную слюну. А только представить, как эту полоску, сразу стиснувшую лицо, сорвут одним движением… или даже не одним… Ой! Это же страшно больно… Но надо так надо. Андрей лучше знает, как надо.

Степан точно со стороны, будто происходящее его не касалось, наблюдал за Андреем, действия которого становились все более и более иррациональными. Он достал из шкафа скатанное одеяло, расправил его, кнопками и булавками закрепил его на окне. Затем своими сильными руками он легко сдвинул диван с лежащим на нем связанным мальчиком на середину комнаты, прямо под четырехрожковую люстру, растопыривавшую свои пыльные абажуры-колпаки. После этого он вышел в коридор и там исчез. Минута шла за минутой, и Степан уже подумал, что Андрей так неслышно ушел куда-то из квартиры… Но он вернулся. В руках он держал что-то странное – длинный шерстяной шарф. Черно-белый. Кому нужен шерстяной шарф? И зачем? Ведь сейчас лето…

Андрей подошел совсем близко к Степану и наклонился, чтобы заглянуть ему в глаза. Мальчику померещилось – или это было на самом деле? – что взгляд у старшего друга виноватый.

– Степан, ты меня хорошо слышишь?

Вот смешной вопрос! Ведь у него заклеен рот, а не уши… Лишенный возможности подтвердить словами, Степан кивнул – прижал подбородок к обвитому веревками телу.

– Вот видишь, Степан, как иногда сложно все выходит в жизни. Мне ведь было с тобой интересно, я привязался к тебе. Ты это пойми… А сейчас я тебе должен рассказать одну печальную историю. То, что много лет назад, еще до твоего рождения, случилось между мной и твоим отцом…

Андрей видел, как широко раскрылись глаза Степана. Кажется, он что-то попытался сказать, вопреки полосе скотча. Андрей думал, что испытает от этого дикое наслаждение, какое бывает, когда сбывается нечто давно ожидаемое. Ничего подобного! Если бы кто-то посторонний сказал ему сейчас: «Отпусти мальчишку, и ничего тебе не будет», – разве он не послушался бы? Но нет, он мечтал об этом дне долгими лагерными ночами, когда усталость гонит в сон, а перевозбужденный мозг не позволяет заснуть. Он не знал о существовании этого мальчика, он не знал, что Игоряха вообще женился; он только знал, что должен отомстить. Он должен, должен, должен…

Андрей сам удивляется, что у него все получилось. Ведь, если честно, он задумал рискованный план. Куда проще было бы подстеречь сына Кулакова, оглушить его ударом по голове – на физическую силу Мащенко никогда не жаловался и, затолкнув в машину, проделать то, что проделывают, наверное, десятки, сотни обычных киднепперов. Однако Андрей Мащенко не относился к их числу. Для него были важны не столько деньги, – хотя Игоряха, если по-честному, много чего ему задолжал за отнятую часть их общего бизнеса, – сколько возмездие. Сопоставляя все факты (времени было предостаточно), Андрей понял: это Игоряха Кулаков отнял у него самое дорогое и близкое. Не только любимую женщину, не только возможность создать семью, – подорвал его веру в людей. Они же были не разлей вода, Андрюха и Игоряха, два волжанских оболтуса, два отважных бизнесмена, два отчаянных экономиста! И вот, Игоряха предал его. Пусть теперь предательство постигнет его сына. А для этого следовало подойти к Степану как можно ближе… Конечно, был еще запасной вариант жертвы похищения – жена Кулакова; но эта тоненькая смуглая женщина, похожая на подвядший в отсутствие воды фиолетовый гладиолус, не выглядела счастливой в замужестве. Возможно, ее потеря не опечалила бы Кулакова. А ребенок… Все-таки ребенок – это ребенок. Все мы наиболее уязвимы в своих детях.

Все прошло как по маслу. Кто бы мог подумать, что ребенок богатого человека окажется таким доверчивым, одиноким и безнадзорным! Честное слово, в эти дни Андрей не раз задумывался, что мог бы оказаться для этого ребенка лучшим отцом, чем его собственный… Андрей испытывал удовольствие при мысли, что ему так безоговорочно доверяет сын его врага. И в то же время поглядывал на часы, которые тиканьем отсчитывали время, оставшееся до момента истины. Когда истина разверзнется перед ними, она поглотит обоих. Пути назад нет. И Андрею почти хотелось, чтобы часы тикали помедленнее…

Но когда время подошло, и стало ясно, что деваться некуда, на него нахлынуло спокойствие. Он не наслаждается происходящим, он просто совершает то, что должен. Его голос не дрожит и не сбивается, когда он произносит заранее заготовленные фразы:

– Когда-то, Степан, мы с твоим папой были самыми лучшими друзьями…

Ирина не отдавала себе отчет, как вышла из «Глории», как пересекла двор, как пошла по московским улицам, сама не зная куда. Разве ей есть куда идти? Домой? А разве у нее есть дом? То, что наивно представлялось ей общим с Турецким домом, оказалось просто случайным местом, где живут два чужих человека. Она долго в этом сомневалась, но теперь истина ясно обнаружилась. И, наверное, это к лучшему. Горькая правда предпочтительнее приятной лжи.

Ирина не ругала мужа: ругань в адрес Турецкого означала бы какое-то сердечное участие. Просто в душе образовалось оледенение, справиться с которым не могла даже московская летняя жара. Вопрос: «Как нам жить дальше?» даже не вставал, словно не было никакого «дальше». Между ней и Турецким за все эти годы совместной жизни многое случалось! Были и ссоры, и недоразумения, и попытки спать раздельно, и новые упоительные моменты, позволявшие забыть предшествующий раздор… Но что бы ни происходило, общей основой было одно: они вместе, и будут вместе, и должны быть вместе. Они муж и жена. В самом деле муж и жена? Сейчас Ирина в этом сомневается. Как там это говорится в западных фильмах, когда герои венчаются: «Пока смерть не разлучит нас?» Ну вот, а здесь и смерти не нужно. Они и без того уже разлучены. А как иначе назвать ситуацию, когда муж постоянно обманывает жену? Жену, для которой обязан быть самым близким и родным человеком?

Больше всего Ирину уязвляло воспоминание о предшествовавшем психологическом сеансе с самой собой. Она уже и все свои ошибки разобрала с точки зрения психологии, и старалась быть хорошей, и мысленно сулила Турецкому несказанные радости! Она даже сумела уверить себя, что на этот раз Саша ее не обманывает… Фиг! Будто удар в лицо… Нет, она больше не будет себя обманывать, затуманивать свои ясные мозги во имя супружеского долга. У Турецкого его влечение к многоженству – на уровне физиологии: он же – Турецкий! Ну так завел бы себе гарем, вместо того, чтобы обманывать единственную жену! С физиологией бороться бесполезно. Ирина честно пыталась – и проиграла. Пусть теперь другая попытается. А Турецкий – ну, что ж Турецкий! Скатертью дорога! Попутный ветер в спину…