Невинный сон - Карен Перри

В свете кухонной лампы щеки его казались припухлыми, а глаза старыми.

– Пап, что ты говоришь.

– Я не могу тебя здесь оставить, – резко добавил он.

Только тогда я заметила, какой он взвинченный, и поняла, как тяжело ему от того, что между мною и Гарри разверзлась неодолимая пропасть. Глядя на грустное лицо отца, я вспомнила слова матери о том, как она скучала по Диллону, но никогда не решалась мне в этом признаться. Интересно, что еще мои родители от меня скрывают? Сколько своих собственных несчастий и утрат, своих собственных тревог и печалей?

Я спустилась вниз. Из кухни уже доносился шум. Не было и шести часов утра, а мать, как я догадывалась, в поисках отдушины своим тревогам уже была на кухне и чистила духовку или размораживала холодильник. На нижней ступени лестницы я приостановилась: я вдруг почувствовала себя маленьким ребенком, девочкой, разочаровавшей старших, девочкой, которая, вызвав неодобрение своих родителей, теперь должна приложить все усилия, чтобы вернуть их любовь.

Я открыла дверь и увидела, как мать накладывает тесто в формочки для кексов. Она посмотрела на меня и улыбнулась. В утреннем полумраке ее яркий халат казался аляповатым. Ее прическа потеряла форму, а под глазами видны были следы туши. Она выглядела старой, усталой и маленькой. Плечи ее ссутулились, и я впервые заметила, что спина у нее сгорблена. Я на миг представила ее старой женщиной – по-прежнему привлекательной, в кашемировом свитере, с брошью, с ярко-красной помадой на губах, но сухонькой и сгорбленной, с узловатыми пальцами и морщинками возле глаз.

– Робин, как ты спала?

– Нормально.

– Кровать удобная?

– М-м-м.

– Хорошо, что в канун Рождества я поменяла белье.

– Словно вы меня ждали, – сухо заметила я.

Мать бросила на меня настороженный взгляд, а потом уверительно улыбнулась.

– Садись, моя радость, и я сварю нам с тобой кофе.

– А где отец?

– Еще в постели. Решил немного понежиться.

Я не стала спрашивать, во сколько он наконец лег спать. Мне не хотелось знать, как долго он еще мерил шагами комнату. Вместо этого я принялась наблюдать за матерью: она включила кофеварку и сунула кексы в духовку. Я никогда не задумывалась о том, с какой легкостью она управлялась с домашним хозяйством, но сейчас, в свете того, что со мной происходило, я сочла это неким триумфом. Позади у нее было почти сорок лет удачного замужества, и ее дом, и ее родные по-прежнему были при ней. Впервые в жизни я поняла, какое это важное достижение.

– Мам, что я натворила? – сказала я.

Услышав, как задрожал мой голос, мать подошла, села рядом со мной, обняла меня и прижала к себе.

– Робин…

– Вчера мне так хотелось, чтобы день прошел идеально. А он прошел хуже не придумаешь.

– Робин, ты уж слишком к себе строга. Не забывай: ты приготовила отличный обед.

Я резко от нее отстранилась: как она умела, когда ей было нужно, приукрасить дурное.

– Мам, мой муж меня бросил. Разве это не катаст-рофа?

– Ну, если ты считаешь, что он тебя бросил…

Она встала, налила кофе, а потом принесла две дымящиеся кружки, и в это холодное зимнее утро от них повеяло таким приятным теплом.

– Мам, что же мне теперь делать?

– Доченька, я не знаю. Но ты можешь оставаться у нас, сколько захочешь. Этот дом всегда будет твоим.

Я замотала головой:

– Не думаю, что это решение вопроса.

– Но ты не можешь возвращаться в тот дом.

– Почему?

– Боже мой, Робин. После такого поведения Гарри? Это нелепо. Подумай о будущем ребенке.

– Я думаю о ребенке. Я обязана ради него или ради нее во всем разобраться со своим мужем. Господи! – Я закрыла лицо руками. – Младенец. Какой все это кошмар.

Мы помолчали. А потом я подняла на нее глаза и рассказала ей о Гарри.

– Он считает, что Диллон жив.

На лице матери отразилось смятение. Она опустила на стол чашку.

– Он говорит, что видел его.

– Когда? Где?

– Какое это имеет значение? Это лишь его фантазии.

Я немного смягчилась.

– Он говорит, что видел его в Дублине, – сказала я. – В центре. Он видел какого-то мальчика, как он клянется – Диллона, с какой-то незнакомой женщиной.

– Боже мой.

– Но самое страшное то, что Гарри влез во все это по самые уши. Раньше он просто говорил о том, что Диллон, возможно, жив, говорил и говорил, пока это не превратилось в манию, пока он не заболел. Но на этот раз все по-другому.

– В каком смысле?

– Во-первых, Гарри до вчерашнего дня ничего мне не рассказывал. Неделю за неделей он вел себя престранно, но об этом ни слова. А вчера я узнаю, что он уже целый месяц изображает из себя сыщика и, похоже, занимается нелегальными делами. Он каким-то образом раздобыл записи с уличных камер и убежден, что на них заснят Диллон. Но ужаснее всего эта фотография.

– Какая фотография?

– У него на телефоне. Он показал мне на своем телефоне фотографию какого-то мальчика. Она туманная, сделана издалека. Он утверждает, что это Диллон. Но это не так. Просто этот мальчик того же возраста, какого бы сейчас был Диллон. Представляешь, Гарри ходит по улицам, разглядывает мальчиков и фотографирует их телефоном только потому, что они смутно напоминают его погибшего сына. В этом есть нечто гадкое и зловещее. И это так не похоже на Гарри. Я просто не понимаю, как он до такого дошел. Может, из-за будущего ребенка? Неужели именно это его подкосило?

Мать грустно покачала головой.

– Ты думаешь, у него опять срыв? – мягко спросила она.

– Ой, мам, – неожиданно расплакавшись, сказала я. – Очень надеюсь, что это не так.

Все признаки были налицо. Все начиналось сначала – очередной срыв. Мой взгляд скользнул поверх матери сквозь стеклянную дверь в замерзший сад. На глаза мне попались свисавшие с платана качели. Я смотрела на них и вспоминала те недели, что Гарри провел в «Сент-Джеймс», и все те сессии с психотерапевтом. Я вспомнила, как Гарри тогда держался, как он, уставившись в пол, точно защищаясь, прижимал к груди руку, а пальцем, сам того не замечая, тер и тер нижнюю губу; вспомнила, как он замкнулся в своих иллюзиях и как страстно он был поглощен своими бредовыми фантазиями. Я вспомнила, как волновались за него родные и друзья, как осторожно расспрашивали меня об успехах его лечения, как искренне тревожились о его здоровье. Я помню, как меня это сердило, порой я приходила просто в бешенство. Только что погиб наш сын. Погиб страшной, трагической смертью. У меня от боли разрывалось сердце. Я просыпалась среди ночи, и все снова всплывало в памяти – как удар молотком по голове, и такой сильный, что я начинала задыхаться. И все это время я была одна. Гарри укрылся в цитадели своих иллюзий, он отказывался верить в то, что Диллон погиб, он придумывал безумные теории о том, что его украли или с кем-то перепутали. Я терпеливо за ним ухаживала, я приходила на все его сессии с психотерапевтом, я держала его за руку и выслушивала докторов, я отвечала на все их вопросы, регулярно давала отчеты об успехе его лечения, я ждала и ждала, но внутри у меня бушевал гнев. Этот раскаленный до предела гнев клокотал с неистовой силой, а я его старательно от всех скрывала. Но он тайно пожирал меня.