Рижский редут - Далия Трускиновская

Первые два дня я бродил довольно бестолково, исследуя окрестные улицы и предаваясь мечтаниям, но все же побывал в том проходном дворе, где Артамона обвели вокруг пальца. Со стороны Большой Замковой там было почтенное здание, построенное лет тридцать назад, не более, но со стороны Малой Замковой – дом, в котором, статочно, жили еще рыцари-крестоносцы. Я и раньше видывал эти три старинные здания, узкие, с маленькими окошками, с дверьми, как у каменного амбара, сбитыми из толстых досок и на огромных кованых петлях. При одной двери имелось крылечко с двумя каменными скамейками, очень древними, каких в Риге осталось уже немного. Каждое крылечко завершалось каменной плоской тумбой, на которой были вырезаны загадочные знаки.

Будь на моем месте Сурок – уж наверное попытался бы заговорить с хорошенькой служанкой, что развешивала во дворе выстиранное белье и старательно его караулила. Может статься, она узнала бы по описанию ту девицу с портрета (девицей ее считал Артамон). Но Сурок бы не смог договориться со служанкой, он не знал ни немецкого, ни латышского. Я же при нужде и по-латышски мог бы скомбинировать несколько фраз, но не умел знакомиться с девицами непринужденно и весело.

Эта молоденькая латышка (о том, что она – не немка, я догадался по головному убору, повязке с длинными концами, спадающими на косу; немка непременно надела бы чепец, упрятав в него волосы; да и обувь у девицы была простая, кожаные постолы, а не черные туфли) нечаянно навела меня на разумную мысль. Вернувшись в порт, я отыскал Сурка, и мы вдвоем отняли у Артамона его разлюбезный портретик. Мне он сейчас был нужнее.

Теперь я мог, обходясь немногими словами, показывать портрет и задавать вопросы. С другой стороны, меня одолевало сомнение: что если мой безумный дядюшка окончательно помешался и сходство ему лишь примерещилось? Тогда я вовеки не отыщу особу со стройными ножками.

Следующие несколько дней я расширял географию своих поисков и определял места, где имею шанс выследить драгоценную добычу. Дом, где я поселил Натали, и его окрестности сперва исключались полностью – не будучи знатоком дамских причуд, я все же полагал, что мусью Луи не захочет, чтобы похищенная им дама и дама с портрета случайно столкнулись. Если он привез в Ригу обеих, то, возможно, запретил незнакомке, пленившей Артамона, появляться на Большой Песочной улице. Потом я сообразил, что она может и не выполнить приказа – лицо на портрете отнюдь не свидетельствовало о кротости и покорности.

Я решил обходить окрестные церкви перед началом богослужений и после их завершения. Женщина по природе своей склонна к отправлению религиозных обрядов, это нас едва ли не под страхом понижения в чине отправляли на Великий пост говеть и причащаться. Церквей было несколько – Алексеевская, Яковлевская, пресловутый Домский собор и подальше, у самых набережных укреплений, англиканская кирха. Обойти их я мог за четверть часа, даже медленным шагом минут за двадцать.

Никакого опыта слежки я, разумеется, не имел, и полагаю, что выглядел весьма комически, прячась за углом Дворянского собрания и высматривая женщин-католичек, входящих в Яковлевскую церковь, которую, может, стоило бы называть костелом, но ее величина и древность как-то мешают мне употребить это слово.

Собственно, там я эту особу и обнаружил.

Прежде всего, должен сказать, что сходство с портретом было не абсолютным. Артамон также наврал насчет шелковистых каштановых волос – такими они ему примерещились, потому что он хорошо запомнил портрет. На самом деле волосы оказались рыжеватыми и вряд ли мягкими. Прочее соответствовало. Незнакомка, как мы и полагали, имела довольно высокий для женщины рост – пожалуй, вровень со мной. Движения у нее было легкими и плавными – сказывалось, что ее учили танцам. Одевалась она довольно богато – в белое кисейное платьице и в коротенький зеленый бархатный спенсер, поверх всего – тонкая шаль с восточным рисунком, какой недавно научились ткать и в России. На голове у нее красовалась шляпка, в левой руке – зонтик. Ее можно было бы принять за дочь купца средней руки, если бы не отсутствие драгоценностей. Почему-то дамы и девицы, собравшись в храм Божий, считают долгом обвешаться своими сверкающими сокровищами, эта же как будто нарочно от них избавилась.

Она прошлась взад-вперед, словно давая мне возможность разглядеть ее. Ножка действительно оказалась маленькая, с высоким подъемом. Когда я совершенно убедился, что это она, то совершил следующий маневр – продвигаясь вдоль стен, обошел ее и проскочил в церковь. Я не без оснований полагал, что ее привела туда не только богобоязненность.

И тут меня ждал немалый сюрприз.

Как и полагается, войдя в храм, незнакомка перекрестилась. Я видел ее спереди и потому обратил внимание на манеру, с которой она налагала на себя крестное знамение, а будь я сзади – мог бы и не заметить. Используя новомодное словцо, скажу так: она машинально перекрестилась на православный лад, справа налево.

Наше крестное знамение, даже если отвлечься от теологических рассуждений, гораздо удобнее католического – оно как бы само располагает вместе с опусканием руки поклониться. Незнакомка наша так и сделала, даже не сообразив, что отличается этим от прочих богомолок.

Тут я окончательно понял, что она пришла в храм по делу. Кроме того, я вспомнил слова Сурка – что вроде бы он встречал в петербуржском высшем свете очень похожую девицу, чуть ли не племянницу графа Ховрина.

При мысли, что девица знатного рода, воспитанная в лучших правилах, православная, оказалась в Риге, вдали от своих родных, загадочно связанная с французским мошенником, я пришел в ужас. Этого просто не могло быть, однако я своими глазами видел православное крестное знамение, совершенно невообразимое в католическом храме. Именно православное, а не старообрядческое, коли угодно, – чтение не настолько повредило мои глаза, чтобы я не мог различить двух перстов от трех.

В католическом богослужении я не разбираюсь, в храм католический зашел впервые в жизни, и потому не могу точно сказать, в котором месте службы наша незнакомка стала осторожно перемещаться по Яковлевской церкви. Я наблюдал за ней из темного уголка, с волнением предчувствуя какое-то тревожное приключение.

Она встала так, чтобы видеть кого-то из прихожан. Я сменил свой наблюдательный пункт, уставился в нужном направлении и узрел двух мужчин незаурядной внешности.

Оба они были усаты.

Усы в российской армии составляли привилегию кавалеристов, морской офицер обязан был бриться. Штатские господа также брились и завивали волосы, вошли уже в моду и бакенбарды. В Риге я встречал усачей не так уж часто.

Два молодчика, на которых глядела наша незнакомка, словно сбежали с картинки модного журнала. Вспомнил я также кукол, о которых рассказывала всеобщая бабка Прасковья Тимофеевна Савицкая. Во время ее молодости была такая забава как модные куклы. Их наряжали по последней парижской моде и сотнями рассылали по провинциальным городам для утехи щеголих и в помощь модисткам, мастерящим для них платья и шляпки.

Эти два красавчика были блистательно одеты, слишком блистательно для города, где ценят главным образом добротность и несминаемость. Кроме того, рижане предпочитали в одежде сдержанные тона, эти же господа смахивали на попугаев – один лимонно-желтый жилет того, что повыше, чего стоил! Оба были в сюртуках, не застегнутых сверху, чтобы щеголять роскошными жилетами, ослепительно белыми воротничками и пестрыми шелковыми галстухами. Оба держали в руках лоснящиеся круглые французские шляпы.