Блокадные будни одного района Ленинграда - Владимир Ходанович

«Сам я красногвардеец. Пережил 2 революции. Непосредственно участвовал в этих революциях. В 1917 году потерял ногу во время социалистической революции. Потом все время работал на ответственной работе. Сейчас не работаю. <…>

Был в нашем доме такой случай.

Одна женщина полтора месяца держала у себя на квартире трех покойников. <…> Эта женщина не имела дров и под этим предлогом не ночевала дома, уходила к брату мужа на Нарвский проспект ночевать. Потом выяснилось, что она там и жила. Умер у нее муж, потом двое детей, и она держала их на квартире полтора месяца. <…>

Двери нам эта женщина не открывает. Тогда я прошу управхоза пойти за милиционером. Управхоз побежал. Через полчаса женщина открыла дверь. <…>

Посмотрел в стол – ничего нет. На оттоманке лежит страшное грязное белье. Я не стал раскрывать и смотреть. <…>

В это время приходят милиционер и управхоз. Я предложил открыть оттоманку. Открыли. Смотрим – лежит человек. Затем открыли буфет – там один ребенок головою в одну сторону лежит, другой – в обратную. Милиционер сразу забрал эту женщину, арестовали ее, вместе с ней была арестована и ее дочка»[522].

Как видно из документов, если у умерших не находилось лиц, наследующих их имущество, то оно объявлялось «вымороченым» и подлежало реализации. Этим занимался Ленскупторг. Но на начало мая 1942 г. от этой организация на два района города выделили только… одного оценщика. О степени «эффективности» его работы свидетельствует факт, что Ленинский райисполком вынужден был «довести до сведения» Исполкома городского, что имущество «после умерших» «находится под угрозой расхищения»2.

Прошло более полугода, и, судя по решениям Ленинского райисполкома от 9 января и 2 февраля 1943 г., положение с сохранностью имущества не претерпело никаких кардинальных изменений. «До сих пор не закончено составление описей на имущество мобилизованных», «периодическая проверка фактического наличия имущества по району не проводится», некоторые работники домохозяйств «произвольно заселяют» бронированную жилплощадь, сами пользуются имуществом мобилизованных или временно предоставляют это имущество «родственникам и населению»[523].

«В ряде домов управхозы не обеспечили даже закрытия свободных квартир, которые во многих случаях остаются открытыми, представляя тем самым возможность для проникновения в них посторонних лиц. Особенно много открытых квартир в домах № 156 по Обводному» и № 6 по Бумажной улице (22 апреля 1943 г.)[524].

«Я посещал квартиру управдома, я приходил к ее сыну <…> Их квартира была, как музей: картины в дорогих рамах, бронза и т. п. К тому же эта квартира из коммунальной стала отдельной за счет умерших соседей»[525].

«Где-то в феврале [1942 г.] разнесся слух, что будут отоваривать крупу. С вечера у магазина выстроилась длинная очередь. Я и мать по очереди менялись через час-полтора. В 8 утра я пошел заменить мать, обычно мы шли к магазину наискосок через небольшое поле. Тут как раз из соседнего подъезда выскочила девушка лет 1617, одетая в красивую дубленку, отороченную белым мехом, и пошла вдоль домов. Я увязался за ней, считая, что за ее спиной будет не так холодно, но просчитался. Она бежала довольно быстро, а у меня суставы в коленях скрипели, как дверные петли, и было больно бежать. Девушка скрылась за соседним 2-этажным домом. В это время за домом ударил артиллерийский снаряд, над крышей дома взлетели красные стрелы. Я уже знал, что в одно и то же место снаряд не попадет, и продолжал путь. Я подошел к лежащей на снегу девушке, она лежала на спине, правая ее нога была отброшена на 90 градусов, по снегу расплывалось темное пятно. Я побежал дальше и рассказал все матери, но она сказала, что девушку не спасти, и пошла обычной дорогой домой. Через полтора часа меня сменила мать, и я пошел тем же путем обратно. Уже рассветало. Я издалека увидел ее труп, но когда я подошел вплотную, волосы на моей голове подняли шапку от ужаса и страха. Девушка уже лежала на животе, шубка ее была забрана выше головы, а вместо ягодиц торчали бело-розовые суставы, с ягодиц и оставшейся ноги было срезано все мясо. Я понял, почему детям запрещается в темное время выходить на улицу»[526].

«Разве можно забыть, как утром пробирались сквозь снежные заносы, чтобы получить в булочной свой кусочек хлебушка. Ты встречал жуткую картину: улице на саночках везли мертвых, кому-то не повезло дойти, и он сидел замерзший на снегу, мертвый»[527].

По документу, 8 января 1942 г. в магазине № 53 Ленинского райпищеторга (Лифляндская ул., 18), был «разграблен хлебный отдел и похищен хлеб»[528]. Ошибка в нумерации дома: продовольственный магазин № 53 располагался на первом этаже нынешнего дома № 156/1 по набережной Обводного канала. Указанный корпус частью выходит на Лифляндскую улицу.

Угол набережной Обводного канала и Лифляндской улицы. Фото автора, 2015 г.

Этот магазин упоминается в воспоминаниях З.Н. Кузнецовой.

Февраль 1942 г. «Ходила на угол Обводного канала в булочную, где давали дня за три вперед. Иду, а вокруг трупы лежат во всех видах. Убитые снарядами и бомбами, умершие, зашитые и незашитые. У сада 1-го Мая, ныне 30-летия Комсомола. Трамвайное кольцо, и застывшие трамваи стоят, сидят там люди застывшие, мертвые. Идешь обратно, а некоторые трупы уже обрезаны. Всюду трупы. Везут на санях и фанерах»[529].

В феврале 2015 г. я спросил Зинаиду Николаевну по поводу этого отрывка из ее воспоминаний, что означает «обрезаны», ведь в нескольких опубликованных воспоминаниях жителей блокадного Ленинграда приводятся факты, что некоторые прохожие, видя, что человек на улице уже умирает, старались снять с него обувь и верхнюю одежду; если же труп уже закостенел на морозе и снять, например, валенки не удавалось, отрубали у трупа нижние конечности. «Нет, отрезали мягкие части тела», – ответила она.