Блокадные будни одного района Ленинграда - Владимир Ходанович

Воспоминания А.А. Шмидта:

«А мои грузчики, тем временем погрузили 8 трупов. Работа эта была не простой. Все были очень тяжелыми и замерзшими в разных неописуемых позах. Такой груз только ночью и возить. <…> Дороги до кладбища около двух километров, это примерно один час по темноте, с проверками документов и паролей. Я задумался над фразой, брошенной комендантом [дома]: „Надо же, ведь по всем квартирам прошла спецгруппа по ликвидации и сбору документов. А вы мне принесли записку пострадавшего и похоронку“. Только по дороге на кладбище я догадался, что до нас проходил еще кто-то. Все, что имело какую-то ценность, забиралось этим отрядом, как нам говорилось, в фонд защиты Родины! Но тут же подумал: „А кто их мог проверить и сколько прилипало к их нечистым рукам?“»[560].

Из дневниковой записи И.В. Назимова за 19 апреля 1942 г.:

«Теплый, сверкающий день. <…> Тихо. Не слышно выстрелов… <…>

Но пока обстрелов нет, сижу в скверике у Нарвских ворот и любуюсь солнцем и покоем. Народу мало. Движения транспорта, за исключением одного маршрута трамвая, – нет. В сквере занято несколько скамеек. Вышли мамаши с детьми. Двое ребят катаются на велосипедах, один копошится в песке, трое девочек лет семь-восемь около меня разговаривают.

„У тебя кто-нибудь умер?“ – спрашивает одна, обращаясь к своей сверстнице. Та удивленно смотрит на спрашивающую и отвечает: „А у кого сейчас кто-нибудь не умер? У меня умерли мама и бабушка“. В разговор вмешалась третья: „Мой отец в госпитале – раненый, а мама умерла“. У первой, начавшей разговор, умерло трое.

Насколько старше своих лет стали дети! Сколько страданий они перенесли!»[561].

К концу 1942 г. показатель смертности в Ленинграде удалось снизить, но он еще оставался высоким.

3 января 1943 г. председатель Исполкома Ленгорсовета направил письмо А.А. Жданову. Он писал, что каждый житель Ленинграда потерял в среднем от 22 до 40 % своего веса. С наступлением холодов вновь наступило, после летнего улучшения, падение веса и увеличились заболевания дистрофией. Развернутые в Ленинграде 30 175 больничных коек все были заполнены, а потребность в госпитализации увеличивалась. Жизненные запасы организма людей в наступившую зиму были гораздо ниже, чем в предыдущую. Поэтому П.С. Попков предлагал вновь развернуть столовые усиленного питания.

Секретарь горкома ВКП(б) по пищевой промышленности П.Г. Лазутин ответил отказом, мотивировав, в частности, тем, что 270 тысяч ленинградцев получают в той или иной форме больше продовольствия, «чем это предусматривается общесоюзными нормами».

По мнению президента Ассоциации историков блокады и битвы за Ленинград в годы Второй мировой войны Ю.И. Колосова, этот отказ партийного функционера П.Г. Лазутина привел ко «второй волне» гибели ленинградцев[562].

В «Книге памяти» перечислено по адресам число умерших:

Обводный канал (дом № 156) – 128 человек

Сутугина улица – 113 человек

Бумажная улица – 221 человек

Набережная Бумажного канала – 13 человек

Молвинская улица – 5 человек

Набережная реки Екатерингофки – 58 человек

Березовый остров – 55 человек

Большой и Малый Резвые острова – 107 человек

Промышленный (Болдырев) переулок – 175 человек

Лифляндская улица – 159 человек

Нарвский проспект – 698 человек.

Ходила в Кировский райсовет, на почту. Она была единственной. Там был большой овальный стол, а на нем горы воинских треугольников. Я искала целыми днями, но не нашла ни одного письма[563].

На фотографии – фронтовое письмо в Ленинград, Нарвский пр., д. 14, кв. 32, Е.Н. Эренпрейс, обратный адрес: 187-я Полевая почта, часть 119, Эренпрейс И.М. и нотариально заверенное извещение Ленинского районного военного комиссариата от 20 января 1943 г.

Полковая полевая почта 187 входила в штат 168-й стрелковой дивизии Приморской оперативной группы на Ораниенбауманском плацдарме, куда ее передислоцировали к середине января 1942 г. с Невской Дубровки, в район деревни Большое Коновалово, в нескольких километрах от Ломоносова.

Из письма (написано простым карандашом), дата – 6 ноября 1942 г.: «Добрый день Катя привет тебе твой муж Коля посылаю тебе свой низкий сердечный привет желаю тебе всего хорошего <…> Катя я тебе писал письмо но ответа не получаю. Как ты живешь Как здоровье дочери я очень беспокоюсь пиши скорее <…> Я просил у тебя посылку ну если есть возможность то пришли а если нет ну ладно как нибуд буду переживать я просил у тебя подметки к сапогам носки варюшки плотков и бритву еще ложку я свою сломал и кокой нибуд ножочек Катя на пиши как прошол празнек на пиши чего нового вленинграде вот все что я прошу тебя <…> Катя ты наверна слышиш порадиу как громят гитлеровскою хваленою арми[ю] <нрзб.> скоро мы побед[им] верн[усь] домой Сприветом Коля»[564].

Я не счел себя вправе сделать орфографическую и стилистическую правку.

Письмо Н.М. Эренпрейса с фронта. Извещение Е.Н. Эренпрейс. Фото автора. 2015 г. Публикуется впервые

В письме И.М. Эренпрейс передает привет своим близким. В 35-м томе «Книге памяти» есть строка: «Эренпрейс Пелагея Николаевна (1874 г. р.), место проживания: Нарвский пр., д. 14, кв. 32, скончалась в марте 1942 года. Место захоронения неизвестно».

Из извещения:

«Ваш муж – красноармеец Эренпрейс Николай Михайлович уроженец Лен. обл. Красносельский пригородный р-н деревня Лигово в бою за Социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 10 декабря 1942 г. похоронен Дивизионное кл-ще ю. з. 1 км деревни Бо[льшое] Коновалово Ораниенб[ауманский] р-н Лен. обл. могила № <нрзб>».