Елизавета Тюдор - Ольга Дмитриева

В душе она давно решила, что живой Мария всегда будет слишком опасна для нее, и уже была внутренне готова обречь соперницу на смерть (мало кто в Англии не поддержал бы ее решения). Но Елизавета не могла не предвидеть политических последствий этого шага. Казнь шотландской королевы подстегнула бы католиков, и крестовый поход, которого англичане так боялись, мог все же начаться. Как и в случае с Норфолком, Елизавете необходимо было удостовериться, что требование смертного приговора имеет широкую публичную поддержку, и разделить ответственность за столь важное решение с другими, наконец, просто убедиться, что другого выхода не существует. Парламент настаивал именно на этом. Все возможные гарантии безопасности Елизаветы были обсуждены, и все казались недостаточными, пока Мария жива. Королева раскрыла перед депутатами существо проблемы — международный резонанс казни. Что скажут в мире, какие слухи станут распространять ее враги, «если во имя безопасности собственной персоны королева-девственница сможет пролить кровь, более того, кровь своей родственницы»? Несмотря на настойчивость парламента, она все еще не решалась сказать «да»; выражаясь ее собственными словами, ее ответ на их петиции «был безответен».

И тем не менее каждый ее следующий шаг был проверкой возможной реакции на казнь. В декабре 1586 года она по просьбе парламента разрешила опубликовать текст судебного приговора Марии, еще не подписанный ею. Реакция Лондона была обнадеживающей: город ликовал и бил в колокола. Из Эдинбурга от Якова пришло уведомление о том, что он, конечно, не желает смерти матери, хотя его протестантская вера заставляет его сочувствовать Елизавете. Позднее его посол пояснил позицию своего государя: он был не против, чтобы Марию убрали тихо, как бы случайно, без громких политических спектаклей.

Страсти вокруг королевы Шотландии все накалялись. Сама она не верила в возможность близкой смерти и ждала скорого избавления при помощи Испании или Франции. Страну время от времени будоражили слухи о высадке испанцев на западном или южном побережье. То Девон, то Сассекс поднимались по тревоге в ружье. Наконец 1 февраля 1587 года Елизавета подписала смертный приговор. Она была в неплохом расположении духа, и это еще раз доказывает, что ее не столько тяготила моральная ответственность за пролитие крови, сколько тревожили его политические последствия. Кажется, она взвесила и просчитала все, прежде чем обмакнуть перо в чернила и вывести под приговором свою размашистую, энергичную подпись. Елизавета даже пошутила, обращаясь к новому секретарю Уильяму Дэвисону, замещавшему заболевшего Уолсингема: когда тот узнает, что приговор подписан, «он будет убит горем на месте». Уолсингем в это время, должно быть, молился, чтобы Господь послал его государыне силы подписать роковой вердикт.

Но следовало еще избрать способ лишения Марии Стюарт жизни. Практика XVI века подсказывала простой путь — убийство, инсценированное как несчастный случай, или с последующим наказанием «виновных». Ни у кого, начиная с Лейстера и заканчивая Яковом Шотландским, не было сомнений в том, что такой путь — наилучший. Даже философски настроенные католические союзники Марии замечали, что в этой ситуации «было бы лучше отравить ее или задушить подушкой, но не подвергать открытой казни». Елизавета мечтала, чтобы кто-нибудь совершил это убийство, но ее верный слуга Эмиас Полет, тюремщик Марии, горячий протестант и набожный человек, наотрез отказался взять грех на душу.

Поскольку политическое убийство не состоялось, оставалась политическая казнь. Ее назначили на 8 февраля 1587 года. Приговор повез в Фотерингей клерк Тайного совета Роберт Бил. Он остался посмотреть на казнь и запечатлел на рисунке все происшедшее в замке в тот роковой день.

В главном зале замка, где жарко пылал камин, чтобы присутствующие могли унять дрожь волнения, был сооружен большой помост с плахой. Стражи было немного — всего восемь алебардщиков, да и сдерживать им было особенно некого. Не было сочувствующей толпы, к которой Мария могла бы воззвать перед смертью. Эшафот окружали лишь семьдесят человек — верные дворяне из местных протестантов. Королева Мария, одетая во все черное, с белой вуалью на голове взошла на помост и, прощаясь со слугами, мужественно убеждала их радоваться, так как «бедствия Марии Стюарт скоро придут к долгожданному концу». Она гордо отклонила увещевания епископа Питерборо обратиться перед смертью в «истинную» веру, помолилась и бестрепетно положила голову на плаху. Когда с криком «Боже, храни королеву!» палач поднял отсеченную голову, она внезапно выскользнула у него из рук, оставив в сжатых пальцах лишь парик. К его ногам покатилась седая, коротко остриженная голова сорокачетырехлетней королевы — той, что проиграла. Потом ее на целый час выставили в окне замка на обозрение толпы.

Другая королева в это время доигрывала в Лондоне последний акт трагедии. Как в свое время Карл IX и Екатерина Медичи после Варфоломеевской ночи оправдывались и делали вид, будто не ведали о надвигавшейся трагедии, чтобы дать возможность европейским монархам сохранить дипломатические отношения с Францией, так теперь Елизавета должна была что-то предпринять, чтобы не поставить под угрозу свою «добросердечную дружбу» с Генрихом III Французским и Яковом VI Шотландским. Как всегда, монархи оставляли бурные страсти, сопереживание и гнев толпе, а сами находили общий язык в самых невероятных, с точки зрения искренних верующих, ситуациях.

Убедившись, что казнь свершилась, Елизавета вдруг обрушилась с упреками на Дэвисона, заявив, что не приказывала ему передавать подписанный ею приговор членам Тайного совета. Она якобы еще собиралась раздумывать над судьбой Марии Стюарт. Это и стало официальной версией для союзников. Казнь как случайность, разновидность несчастного случая? Повидавшие на своем веку многое, соседи согласились с объяснениями. Не вовремя подвернувшегося Дэвисона более чем на год отправили в Тауэр, откуда затем тихо извлекли. И он до конца своих дней получал жалованье за роль козла отпущения, которую играл не слишком долго.

Парадоксально, что Елизавете, так долго служившей единственной спасительницей шотландки, так долго терпевшей все ее претензии и опасные интриги, теперь приходилось прибегать к фальшивым уловкам и оправдываться за казнь, которой ее подданные требовали от нее в течение двадцати лет. Приговор Марии Стюарт был волеизъявлением нации, но, какой бы широкой поддержкой ни пользовалось это решение, какова бы ни была доля участия парламента и суда в том, что оно было принято, моральная ответственность неизбежно ложилась на одну Елизавету. И со временем она осталась одна перед судом общественного мнения, смотревшим на нее с позиций другого времени и морали других эпох. Особенно усердствовали в обвинениях манерные викторианцы. Но если бы победа досталась не ей, а королеве-католичке, что стало бы с протестантской Англией? Пришлось бы тогда им, не самым благодарным потомкам Елизаветы, гордо распевать: «Правь, Британия, морями!»? В жертву будущему величию Британии были принесены кровь Марии Стюарт и душевное спокойствие Елизаветы. Пусть эти жертвы были неравноценны, но горе проигравшему.

Победительница «непобедимых»

Смерть несчастной королевы Шотландии поразительно мало значила для событий, последовавших за ее казнью. Вторжение испанцев в Англию в 1588 году с ее именем на устах было вызвано совсем иными причинами. Великая Армада подняла паруса, чтобы воздать англичанам не за шотландскую королеву, а за «голландскую корову» и «подпаленную бороду» короля Филиппа.