Тирания Я: конец общего мира - Эрик Саден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Похоже, у него нет друзей, кроме одного, Эрика. Тому тоже приходится терпеть презрение окружающих, особенно директора, который не упускает случая его унизить. Большинство героев фильма живут в ужасных условиях: их родители перебиваются от одного случайного заработка к другому, часто пьют, не интересуются жизнью детей. Они угрюмы, но всячески стараются не терять надежду когда-нибудь из этого вырваться. Так что Алекс и Эрик остро чувствуют свое несоответствие системе, в которую никак не могут влиться.
Комната одного из них: Эрик довольно небрежно продолжает видеоигру, ее принцип в том, чтобы из ружья, ствол которого виден на экране, стрелять по спинам людей, застигнутых на линии огня. Алекс за фортепьяно: «Лунная соната» Бетховена придает сцене желанный покой. Звонок, курьер принес посылку, в ней что-то длинное – они распаковывают коробку, едва закрывается дверь, и извлекают две внушительные автоматические винтовки. На следующий день мы видим, как они входят в лицей, на головах бейсболки, развернутые козырьками назад, снаряжение – как у боевиков элитной группы. План приводится в исполнение: они начинают из разных концов здания, чтобы в конце операции встретиться в центре. Всех, кто попался им на пути, решетят пули, вокруг – крики ужаса, паника.
В этой стрельбе направо и налево нет взвинченности, поражают неторопливость, хладнокровие и автоматизм, с которыми осуществляется план, словно эти двое исполняют давнее предначертание судьбы. Директор, гнобивший Эрика, лежит на полу. Он умоляет сохранить ему жизнь, парень щадит его, велит встать. А когда тот пускается бежать, убивает. Под конец этой бойни ребята встречаются в назначенном месте, пересказывают друг другу события, и Алекс вдруг стреляет в сообщника. Тем самым он окончательно утверждает свое абсолютное одиночество. За этим стоят две другие серые жизни, два униженных изгоя, так и не сумевших справиться со своим положением иначе, чем поддавшись импульсу мести, – а точнее, возомнив, что мстят за себя постыдному порядку, – что подтверждают факты, на основе которых и появился фильм: обстоятельства массового убийства в школе «Колумбайн», произошедшего 20 апреля 1999 года в городе с таким же названием в Соединенных Штатах, когда пятнадцать человек погибли и двадцать четыре были ранены.
Начало нового тысячелетия было отмечено не только самыми разрушительными в истории терактами 11 сентября 2001 года. Тогда же участились нападения иного рода – у них не было видимого мотива, и назывались они так: массовые убийства, совершенные одиночками. Театром действий в подобных случаях становились школы, университеты, коммерческие центры, городские улицы[136]. Люди в очевидной ситуации краха, исполненные столь острого чувства общественной ненужности и страдающие психическими расстройствами, – причем трудно сказать, причина это или следствие, – стали устраивать слепые расправы. Расстреливать либо тех, с кем обычно соприкасались в повседневной жизни – и кого им, может, даже не в чем было упрекнуть, кроме того, что этим визави удалось худо-бедно раствориться в системе, – либо совершенно незнакомых людей, на свое несчастье оказавшихся в определенное время в определенном месте, и единственный мотив в этом случае был такой: они в какой-то мере представляют общество в целом.
Внешний глянец мира двухтысячного года у многих, впрочем, вызывал отвращение: казалось, что козыри достаются только привилегированным или психологически лучше вооруженным для противостояния в этой своеобразной войне, которую ведут все против всех. Эта война все больше давила на людей, часто казалась невыносимой, особенно подросткам, и провоцировала различные формы асоциального поведения – когда они часами сидят в интернете или за игровыми приставками, предпочитая вести маргинальную жизнь, а не приспосабливаться к школьным установкам и требованиям родителей. На одном из двух стрелков, Эрике Харрисе, в день, когда в лицее «Колумбайн» развернулась драма, была футболка с надписью «естественный отбор». Идея была близка и другим убийцам, которых бессилие и депрессия, должно быть, навели на мысль, что только социальный дарвинизм есть истина: «Исполнитель массового убийства убежден, что право на победу в социальной игре – у самого влиятельного и сильного, но он также знает и чувствует, что он не самый влиятельный и не самый сильный. Так что он выбирает единственный оставшийся ему способ дать отпор и заявить о себе: убить и быть убитым»[137].
Тем самым эти люди олицетворяют высшую степень чувства неадекватности. Выражается оно двояко. Прежде всего в неспособности или глубинном отказе придерживаться порядка. Затем в характерной готовности восставать против фактического положения вещей, но прибегая к настоящему проявлению силы, полностью все переворачивая: когда испытание абсолютной обездоленностью трансформируется в демонстрацию мощной власти и диктование собственного закона тем, кто никак не защищен и непосредственно с ситуацией не связан. Таким образом, эти действия надо рассматривать как симптом актуального явления – правда, на уровне психиатрии, – когда опыт унижения сочетается с применением средств, дающих ощущение, что все снова под контролем: в данном и подобных случаях средством служит огнестрельное оружие, несущее смерть. Впервые в истории неприкаянные люди настолько не смирились с провалом, что слепо восстали против себе подобных. В этом смысле перед нами амок в современном воплощении: этим термином обозначается приступ неистовой убийственной агрессии, – он характерен для малайзийской культуры, – когда индивид после нанесенного оскорбления нередко входит в транс и, бросившись на улицу с ножом, закалывает всех, кто попадается на пути, пока его самого не поймают или не убьют.
На рубеже 2000-х годов зародился новый тип насилия: селф-хелп (от английского self-help, что можно перевести как «помоги себе сам»). Это означает «самостоятельно вершить правосудие», представляя, что мстишь – бессмысленными убийствами – за все пережитые унижения, опьяненный на короткий миг внезапно обретенной силой. Как Ричард Дюрн, в 2002 году расправившийся с членами муниципального совета Нантерра, предварительно составив письмо-завещание: «Я стану серийным убийцей, одержимым стрелком. Зачем? Потому что обманутый вроде меня не желает умирать в одиночку, а жизнь у меня дерьмовая, хочу хоть раз почувствовать силу и свободу». Чувство униженности и бесполезности может не сегодня завтра толкнуть на слепое убийство: «Гегель связывает совершение преступления с недостатком признания: внутренний мотив преступника, очевидно, в том, что на каком-то этапе развития отношений взаимного признания он не получает его в достаточной
