Исповедь «святой грешницы». Любовный дневник эпохи Возрождения - Лукреция Борджиа

Всем известно, что наш отец больше любил Хуана, именно ему позволялось все и прощалось тоже все. Какие бы ошибки ни совершал Хуан, какие бы мерзости ни творил, он всегда бывал прощен и даже награжден. То, чего Чезаре добивался, Хуан получал просто так. Хуан натворил бы не меньше бед, чем Чезаре, но у него не было столько власти и умения ее добыть. Главной страстью Хуана было распутство и возможность блеснуть. Он не любил женщин, а лишь пользовался ими, не любил саму власть, предпочитая ее внешний блеск.

Чезаре совсем иной. Он тоже распутен, любил поклонение и был безжалостен к врагам. Но еще больше он любил власть. Я не знаю, когда это произошло, когда желание просто властвовать сменило благородное стремление объединить итальянские земли воедино. Когда у Чезаре произошла подмена достойной цели на недостойную?

Ради власти над людьми Чезаре пожертвовал всем остальным. Все, кто знал его достаточно долго, согласятся со мной: Чезаре, вернувшийся после учебы в Пизе, и Чезаре, разорявший города Романьи, – два разных человека. Не только я не узнавала своего брата, об этом говорил и кардинал Козенцы, и кардинал Лиссабонский, и мама.

Гордыня, уверенность в том, что он, Цезарь, выше всех остальных, а потому имеет право казнить или миловать, вершить чьи-то судьбы, превратили моего брата в настоящее чудовище. Пытаясь доказать отцу, что он достойней Хуана, Чезаре сначала действительно стал лучше многих – он блестяще учился, скромность моего брата упоминалась всеми, кто знал его в юности, воинские таланты были неоспоримы, перечислять его достоинства можно долго. Но постепенно Чезаре перешел границу. Доказывая отцу, он стал доказывать всему миру и постепенно убедил сам себя в том, что исключителен.

Возможно, это так, но исключительность не дает права на вседозволенность!

Отец словно не замечал того, что сын скатывается в пропасть, или понимал, но не предпринимал ничего.

Я не раз слышала от Чезаре, что все великие были подвержены гордыне и гневу. Разве не случались беспричинные гневные приступы у Александра Великого, разве не мучился тем же Цезарь? Привычка сравнивать себя с этими двумя гениями возникла у Чезаре давно, но если сначала он больше упоминал их достоинства, то постепенно стал уделять внимание недостаткам. Я взывала к его разуму: как можно равняться на недостатки великих?!

Недостатки перевесили, и Чезаре стал тем, кем стал – его любили простые солдаты в армии, но ненавидели и боялись все остальные.

Мама сообщила мне в письме, на каких условиях Чезаре выпустили из тюрьмы в Остии.

То, что он вернул все захваченные земли и награбленное, не удивительно. В том числе и Урбино (маркиза Мантуанская сделала вид, что забрала себе Венеру и Купидона исключительно из желания спасти скульптуры от рук «этого дьявола» и в надежде когда-нибудь вернуть хозяевам). Чезаре потерял больше, чем захватил, но ему никогда не были нужны сами богатства, скорее власть над людьми, потеряв которую он терял чувство своей исключительности.

Но не это ужаснуло меня.

Награбленное возвращено, а Чезаре раскаялся – это хорошо.

Но принося покаяние, он назвал причиной содеянного не свои ошибки и собственную гордыню и самонадеянность, а принадлежность к нашей семье! Мол, он всю жизнь испытывал давление отца и следовал его опасным советам.

Не скрою, советы отца не всегда были разумными и добрыми, но обвинять во всех своих грехах того, кто дал ему все и кого давно нет с нами, это предательство! Чезаре унижался, забыв свою гордость, и поносил имя Борджиа, чтобы получить свободу. Возможно, это было всего лишь хитрым ходом, но было! Теперь все запомнят не столько гордого и страшного Чезаре Борджиа, а его унижение при попытке купить свободу.

Позже, когда свобода все же не была получена, особенно когда его перевели из Шиншиллы в страшную крепость Медина-дель-Кампо, Чезаре понял, что свободу нельзя купить ценой унижения, ее можно только завоевать.

Бежав, Чезаре совершил преступление против власти, но завоевал свободу. Можно осуждать его за первое, но необходимо уважать за второе.

Именно это – завоевание свободы, а не что иное, важней всего в жизни моего брата. Его гордыня не могла быть утешена, Чезаре был нищ, поскольку его лишили не только завоеванных, но и исконно принадлежавших ему земель, мой брат мог полагаться только на милость короля Наварры, но он был свободен. Свободен хотя бы в выборе своей гибели! Умереть не от болезни пленником, а со шпагой в бою – это так похоже на моего брата.

Его унижения и отказ от семьи ужасны, но его гибель все искупила. Не верю, что Чезаре мог намеренно столкнуться с отрядом врагов в одиночку, чтобы погибнуть. Это не самоубийство, в чем тоже обвиняют моего брата, это последняя попытка моего брата доказать, что он выше остальных, вызов всему миру.

Боюсь, что в бою против нескольких нападавших Чезаре представлял себя Цезарем, погибавшем в Сенате в одиночку против многих.

И я не верю в слухи о том, что убит двойник моего брата, а сам он бежал и где-то скрывается. Чезаре смертельно болен, с ним не было его врача, брату оставалось недолго, и тратить последние годы или даже месяцы жизни на то, чтобы как крот сидеть в норе, он не мог. Святой отец может быть спокоен – Чезаре Борджиа погиб, и только его имя и память о нем могут потревожить Святой престол.

Мой брат погиб без последней исповеди, без причащения, но в бою.

Его погубило не то, что отряд не успел за своим командиром, поторопившимся в атаке, и даже не принадлежность к семье Борджиа, Чезаре погубила его гордыня.

В последние дни я много думала над судьбой Чезаре и всей нашей семьи, пытаясь понять, почему нас преследовали и преследуют несчастья.

Мы с братьями рождены в грехе, ведь отец дал обет целибата.

Но он искренне любил маму и нас тоже. Разве любовь, тем более отеческая, не способна искупить такой грех?

Разве только кардинал Борджиа и папа Александр имели детей? У папы Иннокентия их было двенадцать, но только Борджиа признал всех рожденных от него детей своими.

Однако, вспоминая судьбы известных мне детей понтификов и кардиналов, я не могу вспомнить ни одной счастливой судьбы. Несчастливые браки были наименьшим, что случалось с такими, как мы с братьями, а распутство наименьший грех, присущий детям понтификов.

Судьба Хуана не удивительна для Рима, он был ничуть не более тщеславен, чем другие дети богачей, не более распутен, не бездарней. Он обычный молодой бездельник, которых полно в богатых римских домах. Его беда только в том, что он сын папы Александра, а потому получил больше золота, власти, надежд, ненависти. И не сумел с этим справиться.

Хуан грешил не потому, что был распутен, а был распутен потому, что ему это позволялось. Тумаки, получаемые от разгневанных мужей и отцов соблазненных Хуаном женщин, не в счет. Его боялись потому, что он сын папы, а потому, даже гневаясь, позволяли все.

Разве только ему? Разве в Риме и во всем мире мало тех, кто отступает в тень, чтобы не мешать более сильному спать со своей женой?