Последние дни - Раймон Кено

— Да ладно, месье Толю, — сказал Тюкден. — Вы же знаете, что все преподаватели географии в таком же положении! Вы, кстати, были хорошим преподавателем.

— Очень хорошим, — сказал Роэль.

— Вы весьма любезны, молодые люди, но речь не об этом. Я-то знаю, что с моей совестью. А вы — нет, вы этого не знаете. Умереть, смеясь, как просто! Если бы мне удалось не брать ее с собой! Это возможно. Есть одна хитрость. Я узнал ее, когда шел за процессией, хоронившей слепого. Хотите, скажу?

— Было бы очень интересно.

— Только тс-с, ладно? Освобождаешься от призрака. И после этого никаких тревог. Призрак может мучить других, но у тебя никаких тревог. Напрочь избавляешься!

— А что делать, чтобы освободиться от призрака?

— Это очень просто, — ответил Толю с удовлетворенным видом.

— Что вы предпочитаете, месье Толю? Быть бессмертным или освободиться от призрака?

— Вопрос возникает, поскольку вам известно и то, и другое, — добавил Роэль.

Толю покачал головой.

— Бессмертия не бывает. Однажды можно отвлечься. Ляжешь — и все. Именно так вышло с моим другом Браббаном. Способ надежный, но он так сложен, что в один прекрасный день о нем забываешь, и тут — нате вам. Нет, бессмертия не бывает. Такого еще не встречалось.

— Значит, вы освободитесь от призрака, месье Толю?

— Надеюсь, вас он мучить не будет.

— Было бы нехорошо с вашей стороны, месье Толю.

— А с вашей стороны было бы хорошо прийти на мои похороны.

— Ну конечно, месье Толю, непременно.

— Если я не умру, смеясь, то что я могу этому противопоставить?

Роэль и Тюкден не знали, что можно противопоставить. Толю остановился у края тротуара, изучая носки своих потрескавшихся ботинок.

— Выколоть глаза… — пробормотал он.

И посмотрел на молодых людей.

— Ведь ни к чему выкалывать себе глаза, верно? Это было бы совсем ужасно, да? Я все же не собираюсь выкалывать себе глаза.

— И не надо, — сказал Роэль.

— Прекрасно, прекрасно.

Он забавно тихонечко хихикнул.

И тут старик потешно, боком скакнул.

Мчащийся автомобиль швырнул его о дерево. Карамболь был великолепный. Тело лежало лицом вниз, распластавшись. Со всех сторон бросился народ. Череп лопнул, как перезрелый апельсин. Люди, перегорланиваясь, окружили мертвого и стали поносить шофера. Позже прибыла «скорая».

— Надо будет справиться о дате похорон, — сказал Тюкден.

На следующий день Тереза сообщила, что ее отец, потрясенный трагическими событиями, слег в постель и отказывается вставать. Он думает таким образом увернуться от взмаха крыльев, которые, как ему кажется, над ним нависли.

Встречаться надо было в девять в больнице, куда отвезли совсем маленький трупик бывшего преподавателя.

Верные своему обещанию Тюкден и Роэль отправились туда в урочный час. Их удивило количество людей, готовящихся образовать кортеж. Молодые люди никогда бы не подумали, что столько народу может знать Толю и что столь многие из тех, кто не обращал на него внимания при жизни, поспешат проводить его после смерти. Так, посчитали своим долгом прийти писатели и художники, посещавшие дом Бреннюира; собрались многочисленные коллеги, и даже историк, член Института[115], не говоря о кузенах и кузенчиках, в большом количестве приехавших из своей провинции.

— Как жаль, — сказал один, — что он не может воспользоваться семейным склепом.

— Что делать, — отозвался другой, — это громадные расходы. Железнодорожные тарифы слишком высоки.

Роэль, передавая Тюкдену этот разговор, высказал желание выписать им чек, чтобы оплатить перевозку скончавшегося Толю. «Пусть мертвецы сами хоронят своих мертвецов»[116], — посоветовал ему Винсен. Кортеж выстроился и выступил вперед. Тереза шла во главе, став добычей семьи. Семья пожелала, чтобы обряд был религиозным, хотя в свое время Толю был активным защитником всего мирского. Направились к церкви. Священник шмелем загудел на латыни; поскольку ему как следует заплатили и он был добросовестным, то произнес несколько уместных слов, но без особой убежденности. Затем кортеж вновь выстроился и степенно направился к кладбищу. По примеру соседей, Роэль и Тюкден принялись болтать.

— Как ты думаешь, он освободился от призрака? — спросил Роэль.

— В любом случае нас он мучить не будет, — сказал Тюкден. — Мы свое обещание держим; надеюсь, и он сдержит свое.

— Удивительно, да? Почтенный, порядочный и достойный человек, а ходил с неспокойной совестью.

— Знающие люди говорят, такое часто бывает, но эти его угрызения совести по поводу географии — скорее маразм, чем что-то всамделишное.

— Ты понял, что он рассказывал о поездке в Лондон?

— Нет. Там кто-то умер, смеясь. И его это испугало.

— А еще история с одноглазым, которого лишили зрения и задавили. Помнишь, о чем он нас спросил, прежде чем броситься под машину?

— Да. Может, надо было сказать, чтобы он выцарапал себе глаза. Его призрак точно бы порадовался.

— Если Толю все удалось, то призрак сейчас болтается по свету.

— Кажется, он уже плотно занялся его прелестной семейкой, — сказал Тюкден.

— Наверное, стоит у изголовья месье Бреннюира.

— Еще один бедолага.

— Какое у тебя впечатление от этого самоубийства? — спросил Роэль.

— Как будто старая кожа спала, труп моего детства.

— Это полагается отметить.

— Да, похоронами.

— И уехать. Одно с другим сочетается.

— Есть вещи, которые отмирают одновременно, — сказал Тюкден. — Затем начинается новая эпоха.

— Наша новая эпоха скверно начинается. Восемнадцать месяцев военного рабства.

— Станешь дезертиром?

— Нет.

Это их рассмешило. Два человека возмущенно обернулись.

— Мы дразним гусей, — сказал Тюкден.

Вошли на кладбище. Кортеж червем пробуравил себе путь между могилами до ямы, в которой должен был гнить Толю-труп. Священник снова запел. Затем начались небольшие речи. Какой-то господин выступил от имени бывших студентов «Эколь Нормаль Сюперьор». Член Института стал восхвалять скромного и добросовестного эрудита, каким был усопший; он даже воспользовался случаем, чтобы высказать свои представления об историческом методе. Наконец, гроб опустили в яму, и все разошлись, еще раз пожав руки членам семьи.