Остров в глубинах моря - Исабель Альенде

— Вы, верно, думаете вернуться в Париж, топ ami?

— Скорее, нет. У меня интересы на Карибах, не во Франции. Я стал компаньоном Санчо Гарсиа дель Солара, брата Эухении, да упокоит Господь ее душу, и мы приобрели земли в Луизиане. А у вас какие планы, доктор?

— Если ситуация здесь не улучшится, я собираюсь перебраться на Кубу.

— У вас там семья?

— Да, — признался доктор, краснея.

— Мир в колонии зависит от правительства во Франции. Это республиканцы полностью виноваты в том, что здесь случилось: король никогда не допустил бы, чтобы все зашло так далеко.

— Полагаю, что французская революция необратима, — высказался доктор.

— Республика даже не подозревает, как следует управлять этой колонией, доктор. Присланные комиссары депортировали половину гарнизона Ле-Капа и заменили ее мулатами. А это провокация, ведь ни один белый солдат не будет служить под началом цветного офицера.

— Возможно, настал тот момент, когда белые и офранцуженные научатся жить рядом друг с другом, раз уж у них общий враг — негры.

— Меня мучает вопрос: чего эти дикари добиваются? — проговорил Вальморен.

— Свободы, топ ami, — пояснил Пармантье. — Один из их главарей, Туссен — так его зовут, мне кажется, — стоит на позиции, что плантации могут существовать, применяя наемный труд.

— Даже если им будут платить, негры не станут работать! — воскликнул Вальморен.

— Этого никто гарантировать не может, потому что пока не попробовали. Туссен говорит, что африканцы — крестьяне, они близки к земле, и возделывать ее — это то, что они умеют и хотят делать, — настаивал Пармантье.

— То, что они умеют и хотят делать, — это убивать и разрушать, доктор! Кроме того, этот Туссен переметнулся на сторону испанцев.

— Он встал под защиту испанского флага только потому, что французские колонисты отказались вести переговоры с восставшими, — напомнил ему доктор.

— Я был там, доктор. И предпринял бесплодную попытку убедить других плантаторов, что нам лучше принять условия мира, предложенные неграми, которые всего-то и просили что свободы для своих главарей и их помощников, то есть человек для двухсот, — сообщил Вальморен.

— В таком случае вину за эту войну следует возлагать не на некомпетентность республиканского правительства во Франции, а на спесь колонистов Сан-Доминго, — подвел итог Пармантье.

— Готов согласиться с вами в том, что нам следует быть более благоразумными, но мы не можем вести переговоры с рабами на равных, это было бы очень плохим прецедентом.

— Следовало бы искать взаимопонимания с Туссеном: он кажется самым разумным из всех мятежных вождей.

Тете прислушивалась, когда заходила речь о Туссене. Любовь к Гамбо она запрятала поглубже, в самый дальний уголок своей души, смирившись с тем, что не увидит его очень долго, может, больше никогда, но он навсегда останется в ее сердце, а она полагала, что он воюет в рядах последователей этого Туссена. Ей уже приходилось слышать от Вальморена, что история не знает победы ни одного невольничьего мятежа, но она все же осмеливалась мечтать об этой победе и спрашивать себя, какой могла бы быть жизнь без рабства. Домашнее хозяйство она стала вести так, как делала это всегда, но Вальморен сказал, что они не могут жить в городе так же, как в Сен-Лазаре, где во главу угла ставилось удобство и было абсолютно не важно, в перчатках слуги или нет. В Ле-Капе нужно жить стильно. Как бы ни бушевал мятеж за воротами города, Вальморену необходимо было отдавать долги вежливости тем семьям, которые частенько приглашают его к себе в дом, взяв на себя заботу о поиске ему новой жены.

Хозяин навел справки и раздобыл для Тете наставника: им стал мажордом мэрии. Этот был тот самый африканский Адонис, который служил в особняке, когда в 1780 году Вальморен с больной Эухенией обратился туда с просьбой о гостеприимстве, только человек этот стал еще более привлекательным, поскольку необыкновенно красиво возмужал. Звали его Захарией, родился и вырос он в этих самых стенах. Его родители были рабами прежнего интенданта, который, когда пришло время возвращаться во Францию, продал их семье своего преемника; так эти рабы стали частью инвентаря мэрии. Отец Захарии, такой же красавец, как и сын, с ранних лет готовил его для престижной должности мажордома, потому что разглядел в сыне необходимые для этого поста добродетели: ум, хитрость, достоинство и осторожность. Захария старался держаться как можно дальше от откровенных притязаний белых женщин, ведь связанные с ними риски были хорошо ему известны; а так он избегал многих проблем. Вальморен предложил интенданту оплачивать ему услуги его мажордома, но тот об этом не захотел и слышать. «Дайте ему на чай, этого будет достаточно. Захария копит деньги — хочет выкупить свою свободу, хотя я совершенно не понимаю, на что она ему сдалась. Нынешнее его положение столь выгодно, что лучшего он и желать не может», — ответил ему интендант. И они условились, что Тете каждый день будет приходить в дом интенданта, чтобы приобрести более утонченные манеры.

Захария встретил ее холодно, с самого начала установив между ними известную дистанцию, раз уж он обладал самым высоким рангом в иерархии домашней прислуги Сан-Доминго, а она являлась рабыней без всякого ранга. Но вскоре его стало подводить собственное педагогическое рвение, и дело кончилось тем, что он передавал ей секреты своего мастерства с щедростью, намного превосходившей чаевые Вальморена. Его очень удивило, что эта девушка вовсе не казалась впечатленной его внешностью, ведь он был привычен к женскому обожанию. Ему приходилось изворачиваться всеми силами, избегая женских комплиментов и отвергая их авансы, но в отношениях с Тете он смог расслабиться — это были отношения без всякой задней мысли. Обращались они друг к другу формально; месье Захария, мадемуазель Зарите.

Тете поднималась на рассвете, планировала работу рабов, распределяя домашние дела, оставляла детей на попечении временной няньки, нанятой хозяином, и выходила из дома, отправляясь на уроки, в своей самой лучшей блузке и хрустящей свежим крахмалом нижней юбке. Она так и не узнала, сколько же слуг было в доме интенданта: только на кухне работали три повара и семеро поварят, но по ее прикидкам число прислуги не могло быть ниже полусотни. Захария вел бюджет и служил связующим звеном между хозяевами и службами: главным авторитетом в этой сложной организации был он. Ни один раб не решался обратиться к нему, если его не звали, и по этой самой причине всех возмущали визиты Тете, которая уже через несколько дней бесцеремонно нарушала все установленные правила, направляясь с порога прямиком в запретный храм — тесный кабинет мажордома.

Не отдавая себе в этом отчета, Захария стал ждать ее прихода: учить ее доставляло ему удовольствие. Она приходила точно в назначенное время, они вместе выпивали по чашке кофе, и он тут же выкладывал ей свои познания. Вместе обходили все службы этого дома, наблюдая за прислугой. Ученица все схватывала на лету и вскоре уже управлялась со всеми восьмью бокалами и рюмками, необходимыми на любом банкете; видела разницу между вилкой для улиток и другой, очень похожей, но предназначенной для лангустов; знала, с какой стороны подается рукомойник; выучила порядок подачи разных сортов сыра и как самым скромным и незаметным образом раздать на праздничном вечере горшки и что делать с опьяневшей дамой; а также усвоила строгую иерархию гостей за столом. Закончив урок, Захария вновь приглашал ее на чашку кофе и пользовался этим, чтобы поговорить о политике: эта тема представляла для него наибольший интерес.